Цветок камнеломки

Шуваев Александр

–  Михаил, что это там за люди такие странные, не пойму? На корейцев, вроде бы, не похожи…

Корейцев здесь собралось очень даже немало. Мужики с бурыми, даже какими-то лиловатыми от загара физиономиями, в темных пиджаках и в шляпах с полями, их ярко одетые супруги с равнодушными, невыразительными лицами, и их резвое потомство обоего полу. Мужчины, очень похожие между собой, как один, выглядели крепкими и какими-то более, что ли, вольными, чем в самой Корее, их коренастые, несколько неуклюжие с виду тела казались прямо-таки набитыми тугими мускулами.

–  Кто?
– Заинтересовался Михаил.
– А-а, эти… Так это японцы. Их тут в последнее время полным-полно развелось. А что? Живут, никого не трогают. И никаких тебе Садов Камней, такие же здоровенные участки, как у всех.

Сначала он примерно за тридцать

секунд одолел Садыка Умарова: подцепил за ногу, рывком перевернул вниз головой, поставил на загривок и тут же навалился сверху. Туше оно и в Африке туше. Потом схватил за штаны, приподнял и грохнул на спину Степана Малахова из-под Бугульмы. Секунде на пятнадцатой. Хекнув, швырнул через грудь верткого, но легковатого Василия Печенкина, - своего, из Целиноградской области, после того, как тот пробегал от него целую минуту. Подстраховал, чтоб тот не свернул себе шею, пожал плечами и отправился к жюри: проситься во "взрослый" турнир. Поглядев на него, жюри отнеслось к просьбе с пониманием, без ненужного формализма. В свои шестнадцать лет, при росте метр - семьдесят пять и будучи, в общем, худым, он весил восемьдесят пять килограммов. Последние годы здесь, в степи, стихийно сложилась свои правила борьбы, с некоторыми ограничениями, но, в общем, допускающие любые захваты. Так что первого своего взрослого соперника, здоровенного толстого дядьку лет тридцати, он попросту вывел на середину круга и подсек опорную ногу. Грохнувшись со всего размаху, тот от неожиданности не смог оказать сопротивления.

Следующим оказался соперник из настоящих, Вячеслав Верзин, сильный "вольник"-средневес по прозвищу "Вер-Вяч", с ним он пустился на хитрость: дал сбить себя с ног, и внизу, в партере, минуты за две уработал так, что тот, похоже, рад был лечь, лишь бы этот кошмар кончился, а потом не вот еще поднялся. Пак Дэ Джун оказался страшно силен и вынослив, но его подводил небольшой рост: Николай все время отрывал его от земли, пока, наконец, не провел удачный бросок. Цену этим своим успехам он отличным образом сознавал: без деления на весовые категории, рано или поздно, поближе к финалу, неизбежно столкнешься с "тяжем" из настоящих, мастером спорта по самбо или "вольной", и тогда элементарно не хватит роста, веса, силы и просто-напросто опыта. Так бывает, когда даже самый опытный и удачливый корсар вдруг натыкается на быстроходный линкор.

До сих пор с неизменным успехом боролся давешний косоглазый, тот, что состоял при той самой раскосенькой лапочке. Навряд ли жених, скорее - брат. Он прекрасно владел чем-то вроде дзю-до или джиу-джицу, кидая соперников эффектно и, главное, совершенно неожиданно. Ничего. Его, небось, не кинет.

Начав этот поединок, Гэндзабуро сразу же понял, что этот - ему не по силам. Белобрысый крепыш, заявленный, как Николай Тышлер, все время просто-напросто хватал его за плечи, предплечья, запястья мертвой, как у кузнечных клещей, хваткой, так, что хрустели кости, и грубо встряхивал, так, что ноги отрывались от земли, и совершенно немыслимо было провести хоть какой-нибудь прием, потому что из этих захватов невозможно было вырваться, а когда это удавалось, он тут же хватал снова, не пытаясь захватить кимоно, так, что руки немели и наотрез отказывались сжиматься. И несколько раз бросал его просто так, без особенных приемов, одними руками, вверх и назад. Борьба с ним напоминала борьбу со стальной машиной, методичной, несколько однообразной в своих действиях, но неуязвимой и совершенно, совершенно неутомимой, не нуждающейся в передышке и не дающей ее.

А потом, мертвой хваткой захватив под мышку голову Гэндзабуро вместе с его правой рукой, натужно пропыхтел ему в ухо:

–  Слышь, ты, - тебе со мной нипочем не сладить, понял? И сам я, понятное, дело, не лягу, потому что западло, только и тебя кидать не хочу, смекаешь?

–  Почему это?
– Прохрипел багровый от напряжения, полузадушенный Сато.
– В чем деро?

–  А, - сестра у тебя красивая, не хочу огорчать.

–  Ладно. Только потом, без свидетерей, все равно доборемся.

–  Договор?

–  Договор.

И они, разжав свои слишком крепкие объятья, разошлись и пожали друг другу руки, тем самым выйдя из соревнований. Гэндзабуро, которому происшедшее доставило немалое удовольствие своей спонтанностью, - слегка поклонился, и Тышлер, после едва заметной заминки, ответил ему точно таким же поклоном.

Ничего. Семь схваток за день, хоть и не сказать, чтобы уж слишком тяжелых, - это все-таки многовато даже

для него… Не то, что многовато, а в самый раз: хорошо разогретые мышцы зудели, не выдав всей той работы, на которую были способны и готовы. Если переусердствовать, так это завтра целый день плашмя проваляешься, а это ни к чему, потому как потешиться в рукопашной и в смешанной технике тоже хочется. Ничего. За годик он как раз наберет недостающую мышечную массу, и тогда можно будет всерьез побороться за абсолютное первенство. А Гэндзабуро, с которым он, занятый своими мыслями, шел рядом, вдруг сказал:

–  Не сестра. Дочка мрадшего брата отца, здесь зивут. Как это? Кузина?

–  Двоюродная, значит.

Новый знакомый говорил по-русски совершенно свободно, но "р" вместо "л" и подобные замены у него все-таки кое-когда проскакивали. Далеко не всегда.

–  С тобой прохо бороться. Ты как У Ян. Тоже можешь пальцами клок кожи с мясом из живого тера вырвать, а?

–  Дурацкое дело нехитро.

–  Я так и думал. Но торько для нее все равно слиськом молодой. Не годишься.

–  Так я пока и не собирался сватов засылать, - Николай пожал тяжелыми плечами, - либо еще какие клинья подбивать. Просто подумал вдруг, что расстроится, если тебя побороть.

–  Не думаю, сьто так уз сильно. В каждой зеньсине есть много от… самки брагородного оленя. А она… оцень сильно женчина, поверь мне.

–  Да.
– Николай, по молодости лет, понял его по-своему.
– На такую даже просто посмотреть - и то хорошо, понимаешь?

Сато ничего не ответил, глядя на него и покойно посвистывая носом.

–  В другой раз у тебя не поручитца. Я понял. Ты - гридел, как я борюсь, а я за тобой - нет. Не приготовился.

–  Я хитрый, - спокойно кивнул головой Тышлер, - а этот У Ян, - он кто?

–  О, ницего обидного. Быр такой герой. Не японский, китайский герой. Давно. Больше двух тысяцей лет назад, эпоха Цинь. Носил на плецях городские ворота.

–  Сказка.

–  Я думаю, - покачал головой Гэндзабуро Сато, - сто не очень. Такая особенная история.

–  А ты - здешний?

–  Нет, - покачал головой Сато, - в гости приехар. К ним. А зиву - немножечко в Японии - немножечко в Хабаровске. Рядом. Сирьно хочу на Байкал пожить, но не поруцяется.

–  Знаешь, что?
– Николай тяжело глянул на него исподлобья.
– Нет - и не надо. Нечего тебе там делать. Лучше держаться подальше от БЖЗ и ихних затей. Мы их, понятное дело, уважаем, но лучше тут как-нибудь без них, сами… сами. Говорят, что там слишком просто потерять себя. И это, наверное, правда.

–  Мозет быть, - согласно кивнул головой японец, - но вот только как узнать, не попробовав?

–  Пока мне хватает всего остального. Так что как-нибудь потом. Оставлю напоследок.

Встав лицом к лицу, они глянули друг другу в глаза, и очевидно, именно в этот самый миг родилось пока что смутное чувство, что они - не чужие друг другу. И, поколебавшись разве что только самую малость, с размаху ударили по рукам так, что ладони их лязгнули, как орудийный затвор.

Под синим небом сентября громадная, широко расплывшаяся масса народа гудела сдержанно, солидно и глухо, как работающая без перегруза очень мощная и очень хорошо сделанная машина: вроде гидротурбины или двигателя какой-нибудь "Куин Мэри", и многоголосое мычание, блеяние, ржание и отчаянный поросячий визг странным образом не нарушали этого впечатления. Мужики, отчаянно споря и торгуясь, меняли, продавали и покупали породистый скот, отчаянно божились, решительно разворачивались, чтобы уйти, и тут же поворачивали обратно. Все было, как всегда, но все-таки и по-новому: купив полюбившуюся скотину, как таковую, в качестве образца, очень часто брали десяток зародышей той же породы на криорежиме. А отчаянный торг в этот день был, скорее, данью традиции, потому что привезли действительно все самое лучшее, чтоб не стыдно было, чтоб потом помнили, какой человек продал, помнили - и поминали бы добром. А обмануть, надуть, наменять на грош пятаков, - это, понятно, святое дело, но как-нибудь потом. Не сегодня. Да и вообще, - дерьма не держим, плохо работать не умеем. Тут же садились обмывать покупку одним из бесчисленных марок продававшегося тут же вина или водки под образцы продукции, которая тоже жарилась, пеклась, тушилось и варилась на сотни манеров тут же. Исполинские пирамиды арбузов и дынь. Тыквы неописуемых размеров. Оглушительное разнообразие яблок, груш, персиков всевозможных сортов подавляло своим прямо-таки избыточным изобилием, - но это, понятно, привезли все-таки из каких-то мест поюжнее.