Цветок камнеломки
Шрифт:
– Ой, да было б это так просто…
– А про просто, внучек, и не говорит нихто… Чуть что не так, нехватка какая, дорогу кто перешел, или еще што, - ты трубку-то возьми, да и позвони мне, старой. А помирать буду, так Юрке передам, он тя не оставит. Понял?
– Прямой провод?
– Хмыкнул внук.
– Навроде как в Кремль?
– Лучше.
– Она явно не приняла шутки.
– Потому как по-родственному и без волокиты. У других нету - а у тебя есть. Другим препоны чинят, - а у тебя из-под ноженек мы камешки-то - того, уберем. Другим - не в срок, а тебе - вовремя. У других балуют, а у тебя - тишь да гладь.
– А смысл?
– Да ведь другие-то так, для виду кричат, а мне-то ведь он, БАМ энтот, взаправду нужен. Ты вникни: ведь самую малость вложим, а ведь огрести можем ВСЕ. Вся дорога, и что к дороге полагается, и рудники всякие, а первое дело - выход на Амур, а там - на окиян, - и везде, к каждому делу свой человечек приставлен, из своих. Это не то, што на грош червонцев наменять, а, прям…
– Нет, ты, все-таки, свихнулась. Там та-акие объемы! Миллиарды рублей! Размах!
– А, - Вера Михайловна, скривившись, махнула рукой, - колхоз тоей же самый! Эту, как ее, милирацию, - знаешь?
– Мелиорацию?
– Во-во. Пональют воды-и!
– Малый ток управляет сильным.
– Чего?
– Так, ничего. Тебя бы к нам на кафедру автоматизации доцентом. Да что я говорю - доцентом. Непременно профессором.
Даже из тех, кто знал изустное предание Байкало-Амурской железной дороги, не все ведали, почему блестящая плеяда руководителей, быстро и эффективно выведших из прорыва забуксовавшую было стройку, фигурировала под странноватым общим названием "внучков". Главное, - что обошлось без кардинальных перемен и решительных прорывов: просто-напросто прекратились перебои с поставками, нехватки и простои, техника - перестала ломаться и начала исключительно хорошо работать, а объективные трудности как-то незаметно потеряли свою объективность. Стройка с какой-то бредовой легкостью и быстротой докатилась до конца, а "внучки", поддерживая друг друга, стали начальниками участков, узловых депо, главными специалистами, директорами рудников, обогатительных фабрик и мастерских, по факту - бывших целыми заводами. Когда другие семьи опомнились, было уже слишком поздно: "внучки" делали БАМ для себя и не собирались с кем бы то ни было делиться, а безраздельный контроль над новой экономической провинцией, в свою очередь, давал им такие ресурсы, что тягаться с ними на их территории было попросту безнадежно.
XX
Весь коллаген из нескольких сотен тонн костей был аккуратно распределен в надлежащем количестве воды, так что получилось что-то среднее между клейким бульоном и слабым студнем. Эта жижа, - с ма-ахоньким добавлением одного там хитрого полимера, - в свою очередь, была аккуратно распределена по всей его пашне. Трактора вместо плугов несли два погруженных в землю лезвия из бездефектных волокон простого силикатного стекла. Алмазная пластинка микронной толщины в этой модели располагалась только посередине. Между лезвиями - была натянута сетка из алмазных нитей, достаточно частая, чтобы в безжизненную крошку искрошить не только корни, но и семена большинства сорняков, и чуть ли ни всех вредителей. Так что без студня вся почва непременно превратилась бы в мельчайшую пыль, а под дождем - в жидкую хлябь глубиной в полметра. А так - получалось как раз то, что надо. Вот и вспахали, и озимые посеяли, а убрано - так уже все давным-давно. Остались только малые делянки под позднюю капусту, кою он продолжал выращивать больше для души, нежели по настоящей необходимости.
Октябрь, и сегодня утром стало уже по-настоящему холодно. На сером небе, у самого горизонта громоздились или же ползли тяжело и медленно почти черные, с сизым налетом, как из стылого чугуна отлитые бугристые тучи. Ветер - стал безнадежно холодным, как с ледника. Да почему - "как"? С самого настоящего ледника, который каждую осень, с упорством, достойным лучшего применения, приступает к этой стране. А еще - вдруг как-то нечего делать. Свинокомплекс… Там все в порядке, Семка с людьми присмотрит, все автоматы, не в пример колхозам, работают, как часы. Как швейцарские часы. Как те часы, которые он себе сделал в первую же зиму в Доме. Молочно-товарная ферма… Там племянница Томка. Нет, захоти он, - дело нашлось бы, но настоящей надобности не было, и, занимаясь какой-нибудь ерундой, он непременно об этом помнил бы. Так что лучшим вариантом в этот холодный день было честное безделье. Причем не идеал всяких там лордов, - вишневка в глубоком кресле у камина, - а его собственный идеал. Удобные сапоги по индивидуальной колодке на теплую портянку, стеганые штаны на вате. Телогрейка, крытая брезентом, и треух. Если кто понимает, - самая подходящая одежка, чтобы гулять под мелким моросящим дождем с холодным ветром по пустым полям. Единственно - подходящая, потому что в любой другой будет не то настроение. Это точно так же, как нельзя сколько-нибудь усовершенствовать, к примеру, ржаной хлеб, кимоно, матрешку или сомбреро, - получится просто-напросто что-то другое. Не ржаной хлеб, не-матрешка, не-кимоно. Может быть - хорошее, но другое. С этой же холодная изморось - только навевает светлую тоску, а ветер - заставляет гореть физиономию, а холод… А холод при такой одежде просто-напросто не имеет к нему никакого отношения. Руки, понятное дело, - в карманах, это при захребетниках можно форсить перчатками, а ежели вот так, как сейчас, для души - то тут перчатки, натурально, только помеха. Это тебе не рукавицы в первую-то зиму, - непонятно, как и жив остался тогда. В этой одежде, в эту погоду, в это время года, когда доволен сделанным и знаешь, что это именно твоя, а не чья-то там заслуга, - как никогда чувствуешь себя единым с этим страшным, как стылый чугун в белесых разводах, серым небом, с этими опустелыми полями, сиротливыми черными деревами. С взъерошенными клочьями почернелого бурьяна кое-где, там, докуда не дошли пока что руки. С прудами - ухоженными, но сейчас, в извечное для этой страны время подведения счетов, - тоже отливающих безжалостным отблеском холодного, серого железа, так что даже и глядеть жутко. Ты здесь, ты отсюда, и не только сам по себе, но и всеми корнями как бы не до пятидесятого колена людей, умевших жить на этой земле. Чего бы не брести, неся и до нежных слез чувствуя свое тихое сиротство, что так заодно с сиротским пейзажем вокруг. Никуда не торопясь, шагая крупно и только время от времени счищая с толстых подметок пудовые ошметки чернозема, армированного ботвой. Он-то знал, что сиротство пейзажа - кажущееся, и дремлют в каменных стойлах стада техники, и внутри неказистых построек, - светло, тепло, чистота и флотский порядок, а хранилища с холодильниками - забиты товаром, который он попридержал, чтобы под весну сбыть по хорошей цене, а все дороги - стерегут от непрошенных гостей неприметные телекамеры, а мимо дорог к нему - не проехать, потому что - нету у него - лишних дорог… Но обо всем этом сейчас можно было не думать. Достаточно знать. Чего бы, право, не брести, если можешь в любой момент вернуться в дом. В котором тепло.
Вообще же по любой бабе сразу же становилось видно, что она всерьез рассчитывает остаться, он глядел на них, прикидывал - и пугался, представив себе, что вот эта - и будет в своем праве, а он не сможет просто так от нее избавиться. Ему было с ними отчаянно скучно, не о чем поговорить или, тем более, помолчать. Они совершенно не соображали, как нужно себя вести. И вообще были какие-то дуры. Он только диву давался тому, что раньше - запросто, не испытывая никакого неудобства, общался с подобными вот толкушками. Это не от спеси богатейской, не с гонору скоробогатого, в этом он был уверен, - правда было скучно и тоскливо. Нет, с тех пор, как пошли у него БОЛЬШИЕ дела, бывал он в домах людей сильных и влиятельных, и с первого взгляда научился видеть, когда - пытаются пыль пустить в глаза, навести понты, обвести мужиковатого провинциала, и баб ихних в домах видел. Такие же толкушки, только в разнеможных вечерних туалетах. Это и хозяек касалось, и тех молчаливых, длинноногих… особей? Да, пожалуй, - лучше не скажешь: именно особей, которыми его пробовали угощать вместе с баней, деликатесами и водкой. Бывали, правда, дельные. Которые сами заправляли делами, - и получше иных мужиков, - но от тех и вообще хотелось держаться подальше. Господи, как говорится, спаси и сохрани. А Розку пришлось изжить. Через два почти что года после переселения. Больше всего конец этого брака напоминал смерть после долгой, мучительной болезни с приступами, позывами и периодами временного облегчения. Она даже сюда к нему пробовала наезжать, но ни разу больше десяти дней не выдержала. На другой же день, - начинала угрюмо молчать, стараясь сдержаться от визгу, прямо-таки рвущегося из глубин ее натуры, но потом, понятно, не сдерживалась. И после этого визжала уже почти безостановочно до самого отъезда. Он только облегченно вздыхал, провожая ее домой, и не мог понять уже: чего ей надо? И уже не мог понять: зачем она все-таки приезжает? Это сейчас те деньги, что он притаскивал ей в сезон и по разным оказиям, кажутся плевыми, а тогда это было - ого-го! Она таких в руках не держала, видеть не видела и не думала, что такие бывают. Это помимо того, что жратву покупать ей почти что не приходилось. И не только жратву, - холодильник он ей привез своего изготовления, соврал, что финский… Обставил! Кооператив купил трехкомнатный! Машину… Ну, - тут, понятное дело, без жучков без рыночных не обошлось, без давешнего торгаша. Без Благодетеля, который мог бы и плюнуть, но вместо этого - научил-таки уму-разуму. Сделали автомобиль, сделали документы, сделали права, но супружница все была недовольна, причем каждый раз - на новую стать, и он уж совсем не мог понять, чего ей нужно, пока не сообразил спросонок однажды утром: не нужно ей никакого богатства, это она только думает, что - нужно. Она должна жить в тех условиях, в которых родилась. Чу-уть лучше, - чтоб завидовали, - но, в общем, так же. И муж должен быть настоящий, - наскрозь понятный пролетарий, непременно до определенной меры пьющий, потому как иначе будет непонятно, и не будет возможности пилить хотя бы за пьянки и безалаберность…
Он сам не понимал, не отдавал себе отчета, насколько изменился со времен переселения. Все казался себе прежним, таким же, как и был, а это была ошибка: не останешься прежним, научившись этакой уйме всякого, переделав чертову пропасть разнообразных дел. Передумав тысячи неотложных дум и приняв тысячи нелегких решений. Поневоле по-другому начнешь относиться к миру и к людям.
В результате всего этого, в результате сшибки всех обстоятельств, всех входящих и исходящих, был Красный Барон без всяких на то оснований уверен, что женский вопрос для него - решен однозначно и навсегда. Только одно облачко почти неощутимо омрачало безоблачную картину Однозначного Решения. Один ма-аленький фактик давешнего лета занозой сидел где-то на периферии сознания, а заденешь - нудил. Даже до краски на задубевшей, как у… крестьянина, бородатой физиономии. Ну, - почти что.
– А что это вы, уважаемый, вот так вот вдруг сменили облик? Где ваша поддевка? Ну, картуза, правда и раньше не было…
– Есть - картуз, - равнодушно проговорил Юрий Фомич, прикуривая немаркированную папироску с длинным мундштуком, - бо-ольших в свое время трудов стоило - заказать. А уж сколько стоило… - он только безнадежно махнул рукой. Жарко, не стал надевать. Не знаю, валяется где-то. А что переоделся - так не в городе. Дома я, и ни к чему маскарад.
– Развлекаетесь, значит?
– Раньше - развлекался. Теперь, правду сказать, поднадоело. Так - продолжаю. По привычке и еще потому что от меня этого ждут. А если люди ждут ухаря-купца, то грех их разочаровывать. Они на это обижаются. Как если приглашенный именно за свои дурачества, признанный и заведомый дурак - да вдруг будет вести себя как аристократ в двадцатом колене…
Петр - язвил, но с Красного Барона все было, как с гуся - вода. Он вел беседу со спокойной важностью, но, как будто бы мало этого, он еще и отвечал по делу даже на риторические вопросы. Как известно, - самый верный способ вывести из себя собеседника. Еще перед началом "культурной программы", буквально по въезде в свои владения Красный Барон как-то сразу протрезвел, скинул хмель, как скидывают одеяло. И - перестал куражиться.
Гостей, - кроме Севы Понтрягина, который только утробно ухнул, увидав, какого именно уровня ЭВМ находится в конторе у хозяина и ознакомившись с обеспечением. Он только глянул на хозяина тоскливыми глазами, и тот правильно понял немой вопрос:
– Садись-садись. Разбирайся, гляди, что тут и как… Или с нами все-таки?
– Я лучше потом. Потом… Лучше скажите, чего хотите конкретно?
– Так мы ж вроде договорились обо всем?
– Э-э, - тонко улыбнулся лингвист, - обо всем, да не обо всем… Ну, - дам я вам систему, - так чего вы с ней делать-то будете? Для работы с обыкновенными шифрами - и то были положены шифровальщики, а когда речь идет о системе высокой надежности, так и подавно без специалиста не обойтись. Оно вам надо?