Цветок моего сердца. Древний Египет, эпоха Рамсеса II

MadameD

Перед Менкауптахом отворились двери, и он очутился в приемном зале.

Как будто давивший на него дворец ужался до этой небольшой комнаты. Храмовые помещения были не меньшей величины.

У него в голове немного прояснилось, и Менкауптах посмотрел вперед – перед ним на возвышении, в кресле, сидел пожилой человек в красно-белой короне, по сторонам которого стояли другие люди. Менкауптах несколько раз моргнул, прежде чем понял, кого он видит. Бедняга повалился ничком и затих, вжимаясь в пол, как будто хотел слиться с ним… продавить его и провалиться

под землю. Будь его воля, он бы так и сделал.

– Встань, - донесся до него чей-то приказ. Фараона? Разве такой, самый обыкновенный, голос должен быть у живого бога?..

Менкауптах вскочил и отряхнулся. Он замер, руки по швам, глядя на высочайшее собрание открыв рот – если бы его толкнули рукой, он бы повалился как бревно. Наверное, он был смешон, но никто из придворных не смеялся. Менкауптах посмотрел в глаза человеку на троне – близко посаженные, густо подведенные – и вздрогнул; и вдруг почему-то сам хихикнул.

Этот кощунственный звук раздался в полной тишине. Потом один из придворных что-то шепнул другому, но никто не засмеялся.

Фараон выпрямился, сжав подлокотники кресла, и Менкауптах упал на колени, вдруг осознав, что в эти несколько мгновений погубил себя своим полнейшим неумением себя вести.

– Ты дурак? – спросил его величество.

Менкауптах кивнул. Он впервые услышал, как в комнате засмеялся кто-то, кроме него – и с готовностью улыбнулся сам, надеясь, что отсрочит свою смерть, развеселив своих господ. Однако фараон оставался так суров, точно его не касалось ничего, что вокруг него происходит; это был настоящий бог, чье самообладание превосходило все человеческие понятия.

– Тебе известно, почему ты здесь? – спросил фараон.

Менкауптах молчал, как будто язык прилип к небу.

Рамсес повернулся к одному из господ, стоявшему по правую руку от трона – толстому и уродливому человеку в длинном пышном парике, который был накрашен еще сильнее фараона; вдруг Менкауптаху показалось смешным его платье и весь облик, которым этот человек напоминал женщину, и он снова хихикнул. Но тут приближенный фараона направился к нему, и у Менкауптаха пропал весь смех.

Мапуи наклонился к нему – казалось, эта туша, как у бегемота, сейчас раздавит его.

– Его величество спрашивает, известно ли тебе, почему ты здесь? – звонким и безжалостным голосом, совсем не вязавшимся с его обликом, спросил сановник; его маленькие, холодные, как драгоценные камешки, черные глаза находились близко-близко.

Менкауптах помотал головой. Он и вправду этого не знал.

Ему показалось, что фараон усмехнулся – хотя нет, этого не могло быть. Его величество приподнялся на троне, и Менкауптах понял, что сейчас он скажет свой приговор; бедняга поспешно простерся ниц снова, хотя знал, что это его не спасет.

Над его головой раздался голос Рамсеса, и он сказал совсем не то, что Менкауптах ожидал услышать.

– Уберите его отсюда, это самый большой дурак, которого я видел.

Кто-то в зале снова засмеялся, потом Менкауптаха оторвали от пола и поволокли спиной вперед

к выходу. Он вскрикнул, но на его протест никто не обратил внимания.

Его утащили туда же, где он дожидался царского суда – суда, который так быстро и странно совершился.

Менкауптах не знал, что с ним сейчас сделают, но поведение фараона заставило его подумать, что, может быть, его дела не так плохи; и он нашел в себе смелость спросить, надолго ли его сюда поместили.

– До тех пор, пока его величество не решит твою участь, - ответили ему.

Менкауптаху опять ужасно захотелось напиться. Но было опять нечем, и ему осталось только забраться в угол, на соломенный тюфяк, и дрожать.

Будь он более сообразительным и дерзким, он погубил бы себя почти наверняка.

***

Меритамон дождалась царицы – она несколько раз пыталась приготовить речь, оправдания… мольбы, но ничего не вышло. Она полностью растерялась, когда увидела вошедшую в ее комнату Та-Рамсес. Меритамон захотелось опуститься на колени, но она просто согнулась в низком поклоне.

Царица тихо сказала ей сесть, потом села сама. Она навестила Меритамон так просто, как будто не была дочерью и супругой фараона – а Меритамон не обвинялась в измене.

Та-Рамсес некоторое время молчала, с сожалением и скорбью глядя на подругу; а Меритамон вдруг стало невыносимо стыдно от этого взгляда… стыдно, как будто ее укоряли в недостойном поведении.

Все эти укоры были справедливы.

– Что ты сделала? – наконец спросила царица. – Расскажи мне все как есть, и я постараюсь смягчить твою участь.

“Чтобы я рассказала все как есть? Ты думаешь, что я совсем глупа, царица?”

Меритамон кивнула, напустив на себя самый смиренный вид.

– Я беременна – ты, должно быть, это знаешь, госпожа, - сказала она.

Та-Рамсес кивнула.

– Это очевидно, - сказала она. – Я не могу понять, почему ты так долго скрывала свое состояние от его величества – это недостойный поступок. Ты обманывала доверие моего отца.

“На моем месте ты поступила бы так же – а может, и еще хуже, наивное дитя”, - подумала Меритамон. Это существо все еще было невинным и несведущим, как ребенок, несмотря на замужество и положение царицы. Та-Рамсес оберегали от жизни и оберегают до сих пор…

– Я боялась, - правдиво сказала Меритамон. – Его величество мог не поверить в то, что я беременна от мужа… что я ему не изменяла…

Она покраснела, выдавая ложь, и Та-Рамсес стала суровой, как сам фараон.

– Мне кажется, что ты лжешь мне и стыдишься этого, - сказало это беспощадное дитя. – Если бы ты не изменяла фараону, ты бы рассказала все давно.

– Неужели? – не выдержала Меритамон.

Она вскочила.

– Ты не можешь понять, как живут простые смертные, божественная! – воскликнула она, будто желая потрясти, пронять дочь фараона, чем бы это ей ни грозило. – Ты не можешь понять, в каком страхе живут простые женщины! Тебя оберегает сила твоего отца! А мы боимся ее!..