Цветок с тремя листьями
Шрифт:
— Что слышал. И получил вчера ответ. Ёсицугу прибудет сюда на свадьбу. Хидэтада по моей просьбе отправит ему официальное приглашение.
Мицунари отступил на шаг:
— Ты… ты с ума сошел? Зачем ты это сделал?
— Брось, Мицунари… Только не говори мне, что не будешь рад его увидеть.
— Он… — Мицунари помотал головой и коснулся рукой лба, его взгляд стал рассеянным. — Я… немедленно отправлю ему письмо и скажу, что ты тут перепился. Ты что же, в самом деле совсем ничего не понимаешь? Я не верю, что можно так прикидываться.
— Ну-ну, продолжай, Мицунари. Чего я еще не понимаю? — Киёмаса скрестил на груди руки.
— Он…
— Мицунари! — Киёмаса схватил его обеими руками за воротник. — Мицунари, очнись! Очнись ты, наконец! Ёсицугу не «болен»! Он никогда не «оправится»! Ты что же, хочешь, чтобы он просто сгнил заживо в своем поместье?! Ты этого хочешь?! Перестань относиться к нему, как к калеке!
— Замолчи! — Мицунари рванулся так, что затрещала ткань.
Киёмаса сжал руки еще крепче:
— А если я буду молчать, это что-то изменит? Мицунари, он не болен. Он умирает. И умрет. И времени, как ты выразился, у него нет.
— Ты… — прошипел Мицунари сквозь зубы, — как ты смеешь? Ведь именно из-за тебя этого времени стало еще меньше! Эта проклятая поездка едва не убила его! А ты ведь и правда хотел, чтобы он там умер.
— Да! Хотел! Но ты его близко не подпускал к передовой линии! Ты лгал ему, как он нужен тебе в штабе! Я всерьез подумывал о том, чтобы затеять ссору и убить его в поединке! Пока его рука еще способна держать меч!
Мицунари захрипел и с силой ударил Киёмасу по рукам. Лицо его побелело, и глаза сверкнули такой ненавистью, что Киёмаса отшатнулся и медленно разжал пальцы.
— Так убей его. Раз ты так хочешь. Убей. Ты поэтому его позвал, так? Никак не можешь угомониться? — произнес Мицунари тихо и до странности спокойно. Он сделал шаг вперед, и Киёмаса отступил. Мицунари слегка склонил голову набок и несколько мгновений пристально смотрел ему в глаза. А потом усмехнулся: — Я прикончу тебя как бешеную собаку, Киёмаса. Ты меня понял?
— Неплохой способ самоубийства, а Мицунари? — Киёмаса ухмыльнулся в ответ.
Мицунари отвел взгляд и отряхнулся от невидимой пыли.
— С тобой бесполезно разговаривать. Ты слишком туп. Тебя позовут, когда нужно будет кого-нибудь убить. Ни на что большее ты не способен.
Киёмаса помолчал, а потом положил руку Мицунари на плечо.
— Ты… Мицунари, ты прав. Между нами огромная разница. Знаешь, какая?
— Ну? Просвети меня, — Мицунари дернулся от его прикосновения и отступил на шаг.
— Я — воин, а ты — чиновник и бумажный червяк, как бы тебе ни хотелось иного. Но дело не в этом. Тебе назначили содержание, потом тебе дали земли и сделали дайме. Это плата за твою работу и за твою жизнь. А нам: мне, Ёсицугу и таким же, как мы, дают земли в качестве платы за нашу смерть. Не для того, чтобы мы жили в своих замках в свое удовольствие. Ты понимаешь разницу?
— Так кто же тебе мешает умереть, Киёмаса?
— Враги. Их еще слишком много у его светлости. Было бы невежливо умирать раньше них, — Киёмаса расхохотался.
— Ёсицугу… он не может больше сражаться как воин. И тебе это прекрасно известно.
— Ты сам сейчас говорил, что от воина мало толку. Я и правда не знаю, кого мне пойти и убить. И ты не знаешь. Тело Ёсицугу разрушено, но его разум все так же острее твоего меча. Ты зашел в тупик, Мицунари. Признай это. И перестань
— Я… не унижаю его. Но если ты его хоть пальцем тронешь…
— Я с ним еще и напиться планирую, не желаешь поучаствовать? — иронично поинтересовался Киёмаса.
— Нет. И, знаешь что? Я зря к тебе пришел. Мне следовало идти не сюда.
Мицунари отвернулся и зашагал по берегу к ступенькам. Киёмаса проводил его взглядом, пока тот поднимался по лестнице, покачал головой и наклонился над очагом, снова поворачивая рыбу.
Мицунари никогда раньше здесь не был. Поэтому с большим интересом разглядывал узоры на стенах и потолке, ожидая ответа. Зеленое и розовое. Хозяевам поместья, видимо, очень нравился их родовой цветок, поэтому он присутствовал почти в каждом орнаменте. Не как обычно принято — в стилизованном виде, а именно цветы и листья. Даже на ширме, стоящей посреди большой просторной комнате, были изображены эти розовые цветы. Мицунари криво улыбнулся. Его бы подняли на смех, если бы он украсил все стены иероглифами [27] . Впрочем, каждому свое. Когда его спрашивали о его гербе, он всегда отвечал, что писать умеет лучше, чем рисовать. Интересно, долго ли ему придется ждать? И примут ли его вообще? Он бы совершенно не удивился отказу. Что же, если ему откажут сегодня, сославшись на занятость или усталость, он не поленится прийти завтра. Да-да, именно прийти, гонца с письмом гораздо легче завернуть, ограничившись вежливым ответом. Еще ему было интересно: хозяин выйдет к нему сам или прикажет привести, если все-таки решит принять?
27
Герб Исиды Мицунари представлял собой иероглифы (в средневековой Японии были также гербы на основе растений, животных, узоров и тд.; герб Токугавы Иэясу — цветок мальвы).
— Господин Исида? — неброско одетый слуга вошел в комнату и поклонился. — Наш господин просит вас подождать его в гостевых покоях. У него полуденный отдых, и он просит дать ему время подготовиться к встрече.
— Да, конечно, — Мицунари поднялся, — я не смог заранее уведомить о своем визите, поэтому буду ждать столько, сколько понадобится.
Он мысленно усмехался, следуя за слугой. Элегантное решение, ничего не скажешь. У гостя теперь нет повода ни обидеться на невежливое обращение хозяина, ни возгордиться. Легкая дрожь прошла по его телу. Он знал, что ступил на зыбкую почву. И не имеет значения, насколько красивые цветы на этой поляне, — земля в любой момент может уйти из-под ног.
Его многие называли излишне мнительным, осторожным, недоверчивым. Некоторые откровенно считали трусом. Но правда была в том, что уж от чего Мицунари никогда не страдал, так это от нерешительности. И единственным человеком, которого он по-настоящему боялся, был Токугава Иэясу. И зря его светлость считает, что он, Мицунари, ничего не понимает. Все он понимает. И даже лучше, чем многие.
Мальвы были повсюду. Это, пожалуй, была единственная дань роскоши в этом доме. В остальном обстановка была выдержана в довольно строгом стиле — никаких вычурных украшений, в напольные вазы поставлены обычные садовые цветы. Даже одежды служанок, попадавшихся им на пути, не отличались разнообразием и пестротой, которую так любил его господин. Мягкие, неброские тона и в одежде, и в обстановке.