Цветок виселицы
Шрифт:
— У нас нет времени на пустые разговоры, — в тревоге сказала Ингрид. — У вас разыгралась грудная жаба на почве угрызений совести. Что вы сделали с нашими детьми? — В голосе Ингрид звучал страх.
— Ваши дети? — глаза мадам Андерсен забегали по сторонам. — Я их уже отдала. Вчера вечером их у меня забрали.
Ингрид забыла всякую осторожность. Она уперлась коленом в кровать и опрокинула госпожу Андерсен на подушки.
— Ты лжешь! — крикнула она, сверкая глазами. — Говори,
К счастью, она сдержалась и не произнесла того, что хотела: «Или я превращу тебя в собачье дерьмо!»
— Тихо, тихо, — сказал караульный. — Говорите, где дети?
— Клянусь вам, я ничего им не сделала. Клянусь Богом!
Голос ее звучал очень искренно.
— Будем искать!
Мадам Андерсен быстро вскочила.
— Нет, нет, я вспомнила! Я хотела переодеть их во все чистое до прихода новых родителей. Но тут у меня началось удушье, а дети тем временем исчезли. Их украли!
— Поищите в сарае! — крикнула с крыльца одна из соседок.
Она не успела ничего прибавить, как Ингрид, Стина и один из караульных были уже во дворе. Другой остался сторожить бушевавшую госпожу Андерсен.
Найти сарай оказалось легко. Соседи высыпали во двор и охотно им помогали.
Ингрид еще издали услыхала плач грудного ребенка.
— Один во всяком случае жив! — воскликнула она в волнении. — Слышишь, Стина, один из них жив!
Стина дрожала всем телом.
— Если у нее не было других детей, кроме наших!
Караульный сбил замок и распахнул двери сарая. И тут же отпрянул назад.
— Ну и вонища! — Он зажал нос рукой.
— Вот откуда шел этот запах, — сказала одна из соседок. — А мы-то думали, что тут где-то сдохла кошка.
Ингрид была уже в сарае. Там на грубо сколоченном столе лежал грудной ребенок, крохотный, посиневший от холода и голенький, волосиков на головке у него не было.
— Это твоя дочка, Стина? — спросила она, помертвев от ужаса, потому что ребенок был только один.
Стина подбежала и схватила дочку на руки.
— Девочка моя! — рыдала Стина. — Больше я тебе уже не оставлю!
— Это называется «переодеть в чистое»! — сказал караульный и поднял какой-то предмет, который постарался спрятать от Ингрид. — В жизни не видел подобного ужаса!
Ингрид чувствовала, что вот-вот потеряет власть над собой.
— Даниэль! Где мой Даниэль? — металась она, не в силах собраться с мыслями и приступить к поискам сына. — Где Даниэль?
Это было самое страшное мгновение в ее жизни, она кляла свою глупость, безразличие и себялюбие.
— Твой? — спросил караульный, подавая Ингрид лежавший в углу сверток.
Дрожащими руками Ингрид схватила его и тут же услышала типичное для Даниэля хныканье.
У
— От такого у кого хочешь сердце надорвется, — с сочувствием сказал караульный. — На нем его одежка?
Ингрид подняла голову.
— Первый раз вижу эту рвань!
— Да ты никак сидишь на мешках с детской одеждой. Так-то госпожа Андерсен переодевала детей во все чистое: их целую одежку себе, а на детишек — вонючее тряпье. А сейчас, барышни, шли бы вы со своими детками на свежий воздух. Все остальное уже не для ваших глаз.
Ингрид и Стина поспешили уйти, они не хотели больше ничего знать.
Во дворе они опустились на скамейку, к которой подвели их соседи. Детей девушки прижимали к груди.
— Как они замерзли, — сказала Ингрид. — Их надо согреть.
Вокруг хлопотали соседи. Они позвали Ингрид и Стину в дом и нашли во что завернуть младенцев.
Ингрид дала Даниэлю грудь, прислушиваясь к крикам мадам Андерсен, которую караульные уводили с собой.
Ингрид прижала сына к себе, а свободной рукой прикоснулась к корню мандрагоры, который висел у нее на шее.
— Благодарю, — прошептала она. — Благодарю тебя за спасение!
11
— Никогда больше не оставлю свою дочку, — сказала Стина, когда дети заснули в комнате трактира, где хозяин по просьбе Ингрид развел огонь. — Только не знаю, куда нам деться? Разве что утопиться вместе в море. Другого выхода у меня нет.
Она сидела, маленькая, жалкая, в платье из мешковины, на ногах вместо башмаков были намотаны тряпки.
Ингрид как будто не слышала ее.
— Теперь я вернусь домой! — решительно сказала она. — Отец с матерью добрые, они меня поймут. Я не хотела, чтобы они подверглись людскому осуждению и насмешкам. Но больше я с Даниэлем не расстанусь. Никогда! Я и так причинила ему слишком много страданий!
— Но ведь ты хотела как лучше! Хотела дать ему надежный дом.
Ингрид скривилась.
— А до этого, Стина? До этого! Что я к нему испытывала? Он был нежеланный ребенок. Мой несчастный малютка… Я не хотела его знать, не хотела видеть его. Разве я когда-нибудь себе это прощу?
— Простишь, — тихо сказала Стина. — Ты не первая.
— По неписанным человеческим законам отец может отречься от нежеланного ребенка. Его никто за это не осудит. А мать должна любить ребенка и заботиться о нем, даже когда он еще не родился. Иначе ее будут считать плохой женщиной и могут побить каменьями.