Цветок виселицы

Сандему Маргит

— Непременно! Они тоже еле сводят концы с концами. Как приятно будет их порадовать.

— Ты всегда думаешь о себе в последнюю очередь! — По лицу Альва скользнула усталая улыбка.

«Увы, далеко не всегда», — с горечью подумала Ингрид.

Альв прервал ее мысли.

— Даже если мы поделимся с нашими в Элистранде, с семьей Виллему в Швеции и с Лене и Кристианой, которые живут в Сконе, всем достанется изрядный куш.

— Наверное, надо спросить Ульвхедина, можно ли сразу вычесть из этих денег триста риксталеров на наши налоги?

Альв

задумался.

— Я думаю, так и надо сделать. Если мы лишимся Гростенсхольма, мы потеряем и Линде-аллее и Элистранд. Хозяйства этих усадеб друг без друга существовать не могут.

Вдруг он насторожился.

— Ингрид, а как ты это нашла?

Она опустила глаза.

— Позволь мне не говорить об этом.

— Суль? — тихо спросил Альв.

— Н-нет, — ответила она. — На этот раз не Суль.

— Но тебе помогла печать Людей Льда?

— Да.

— Тогда я больше не буду спрашивать. Ты была примерной дочерью все эти годы…

Альв закрыл лицо руками и разрыдался. Неожиданное счастье, свалившееся на него после долгих лет страха и испытаний, оказалось непосильным для больного человека. Ингрид села рядом и обняла отца.

— Не плачьте, батюшка, не плачьте! Теперь все будет хорошо!

Фогд уехал с горстью золотых монет, которые, по его словам, были венгерскими гульденами XVI века. В то время они попали в Данию и имели там хождение.

Наследство разделили по справедливости, и все были счастливы, и в Норвегии, и в Швеции.

Гростенсхольм освободился от долгов. Ингрид получила передышку, она могла больше не надрываться на непосильной работе. Только теперь она почувствовала, как устала, и проспала несколько дней подряд. Даниэль, привыкший, что мать всегда где-то поблизости, как бы она ни была занята, даже испугался. Возможно, Ингрид и не была образцовой матерью: одежда Даниэля далеко не всегда сверкала чистотой, и часто он был предоставлен самому себе — но ее безграничную любовь к себе Даниэль чувствовал постоянно. И вдруг мать не отвечает на его вопросы и бормочет сквозь сон что-то невнятное!

Потом начался основательный ремонт и перестройка старого поместья, эти работы радовали всех. Они никому не были в тягость. А если кто и уставал, то это была приятная усталость.

В эти дни пришло радостное письмо из Сконе.

Вендель Грип жив! Он вернулся домой, правда, потеряв обе ступни, но как бы там ни было, любимый сын Кристианы вернулся домой!

Вендель рассказывал странные вещи. О неизвестной ветви рода Людей Льда. Оказывается, у Карского моря жили их родичи. О Тан-Гиле, который был не кто иной, как Тенгель Злой. О горной стране Таран-гае, где будто бы была спрятана часть богатства Людей Льда. И главное, что в том далеком краю живет ребенок, отмеченный печатью Людей Льда. Все представители молодого поколения: Вендель, Ингрид, Дан или Йон — могут, не опасаясь, рожать детей.

Чахотка — коварная болезнь. Через год Берит была уже почти здорова,

и никто из них не знал, что это мнимое выздоровление, которое наступает у больных чахоткой перед скорым концом. Берит всегда огорчалась, что ее единственная дочь до сих пор так и не вышла замуж. Теперь в Гростенсхольм стали наведываться женихи. Берит, которая чувствовала себя хорошо, серьезно поговорила с Ингрид, и та обещала подумать по крайней мере об одном из предложений. В Гростенсхольме требовался молодой, сильный хозяин, Берит была счастлива — наконец-то с семьи будет смыт позор и у ее обожаемого внука появится отец!

В последний вечер своей жизни Берит сидела в кровати и разговаривала с Альвом:

— Кто бы подумал, что все сложится так хорошо! У Ингрид будет муж, у Даниэля — отец, я поправилась, да и тебе полегчало, ведь правда?

— Да, конечно!

— И Гростенсхольм снова поднялся! О, Альв, я так счастлива!

Той же ночью она потеряла сознание и скончалась, гак и не приходя в себя. Чахотка унесла из Гростенсхольма первую жертву.

Потом заболели некоторые из детей, живших в усадьбе. Те, с которыми обычно играл Даниэль. Ингрид не помнила себя от страха и по ночам прислушивалась к кашлю сына.

Весной она простудилась, и кашель долго мучил ее, тогда-то у нее и созрело важное решение. Даниэлю было семь лет, шел 1724 год. Ингрид посоветовалась с отцом, и он поддержал ее. Она села и написала письмо. Самое трудное письмо в своей жизни.

12

Виллему решила серьезно побеседовать со своим внуком Даном. Старый охотничий замок уже нельзя было назвать поместьем, придвинувшееся вплотную Мёрбю почти поглотило его. Но Виллему считала его раем. Маленькая, хрупкая, жизнерадостная, она по-прежнему была неудержимой болтуньей, а ее некогда великолепные волосы отливали всеми оттенками рыжего цвета, в котором проглядывала седина.

— Мой сын Тенгель человек средних способностей, благослови его Бог! — начала она. — А ты, Дан, гений, благослови тебя Бог еще больше. Но ведь это не означает, что ты должен целые дни проводить за своими книгами? Послушай, мой дорогой, мне кажется, Маделейн какая-то бледненькая в последнее время, подай мне, пожалуйста, клубок, будь добр. Уж не ждет ли она?..

Дан со вздохом отложил книгу о месторождениях минералов в Уппланде и поднял откатившийся клубок.

— Бабушка, милая, Маделейн превосходно себя чувствует, и она не ждет ребенка.

— Как жаль, а я была уверена, что она наконец забеременела. Сколько вы с ней уже женаты, восемь лет?

— Восемь.

— Странно все-таки! Никогда не случалось, чтобы у кого-то в нашем роду вовсе не было детей!

— Это, конечно, так, но, с другой стороны, мы и не плодимся, как кролики.

— Но хотя бы одного ребенка рожают все! Наверное, все дело в Маделейн, я в этом почти уверена.

Дан, сматывая клубок, приблизил свое лицо к ее лицу. В голосе его послышалась угроза: