Цветок яблони
Шрифт:
Они шли по опустевшим, посеревшим, почти не освещенным коридорам огромного дворца. Тэо замешкался, когда сойка свернула в какой-то проем, толкнув дверь, ведущую в покои слуг.
– Эм…
– Вот только не учи меня. Я приходила в дома благородных, когда тебя на свете не было. Сам же сказал, этаж охраняют солдаты и никого к ней не пускают. Не желаю я бодаться лбами с упрямым лейтенантом. Нет настроения.
– То есть, ты считаешь, здесь вход охранять не станут?
– Ну, мы выйдем на балкон и поднимемся по стене на пару этажей вверх. Ты ловкий парень, да
Забраться по стене, действительно, оказалось для них просто. Цепляясь за выступы и перепрыгивая с балкона на балкон, сойка первой оказалась на нужном этаже. Ножом подцепила защелку, распахнула огромные оконные створки, выбралась в коридор.
– Не шуми, – предупредила она Тэо, словно в этом была какая-то нужда, когда он легко и мягко спрыгнул на пол, не издав ни звука.
Пустой коридор, пустой холл, пустые лестницы. Действительно, на этом этаже, большом и занимавшем достаточную площадь, чтобы здесь поместилась целая городская улица, не было охраны.
К дверям, где находились покои Шерон, Лавиани подошла с необычной осторожностью и постучала так, словно опасалась разбудить степного льва. Тэо думал, что они прождут как минимум четверть часа, но замок щелкнул уже через минуту, и Мильвио, протиснувшись через приоткрытую щель, оказался рядом.
От него пахло потом и вином, глаза были красными, одежда измята, но стоял он на ногах все также легко и пружинисто, как прежде.
– Я догадывался, что это случится, – произнес треттинец, плотно закрывая за собой дверь. – Как только ты узнаешь. Уходи, сиора. Немедленно.
– Тебе не кажется… – начала Лавиани, но он взял ее за плечо, подтолкнул к выходу.
Не грубо, но решительно. Тэо полагал, что сойка вполне легко могла бы сорвать этот хват и остаться на месте, но удивительно – последовала за ним, прочь от покоев.
– Не кажется. Ты не понимаешь, насколько здесь опасно.
– Она опасна? – тут же высказала догадку Лавиани.
– Ее дар. Ты должна держаться как можно дальше, чтобы не вводить его в искушение. Уходи. Я позову, если все образуется.
Лавиани повела плечом, и треттинец разжал пальцы, подчиняясь ее намеку.
– Ну, а ты, Фламинго? Чем ты лучше меня?
Он грустно усмехнулся:
– Я когда-то был волшебником. Второй раз она, даже находясь в таком состоянии, не допустит ошибки. Это все равно, что дважды сунуть руку в очаг. Тебе надо идти, сиора. Прямо сейчас.
Лавиани скривилась, но было видно – она поверила ему.
– Я могу хоть чем-то помочь девчонке?
– Да. Быть как можно дальше, не умереть и не стать ее послушной опаснейшей куклой.
Сойка скрежетнула зубами:
– Ладно. Я стану ждать где-нибудь возле кухонь. Наш район, по счастью, эта дрянь не затронула. Обещай, что найдешь меня и позовешь, когда ей станет лучше.
– Обещаю, – его зеленые глаза казались черными в тусклом свете сгущающихся сумерек.
– Я хочу ее увидеть, – чуть склонил голову Тэо.
– Ты же слышал…
– Я асторэ. Не человек. Ее дар не подчинит мое тело. Быть может, я смогу помочь.
– Не сможешь, – с сожалением
Тэо понял, что входит в комнаты Шерон с осторожностью, едва ли не робостью человека, который пришел навестить тяжело больного, а может и умирающего.
Раздраженное шипение Лавиани осталось по ту сторону двери. Акробат, прежде, чем сделать следующий шаг, осмотрел комнату.
Стол завален грязной посудой и бесконечным количеством пустых винных бутылок. Часть из них валялись на полу, одна укатилась вообще на балкон, и теперь ее припорошил снег.
Он перевел взгляд на Мильвио, и тот пожал плечами:
– Дни идут, по мне, слишком долго. Невыносимо долго. Остается лишь думать, жалеть об утраченном и опустошать запасы его светлости.
Пьяным южанин совсем не выглядел. Скорее смертельно уставшим, словно он не спал все эти сутки. Возможно, так и было.
Высокие оконные створки, распахнутые настежь, впускали достаточно воздуха, но несмотря на это в помещениях властвовала духота, словно ветер преисполнился робости и не решался заглядывать сюда.
Стул был перевернут, свечной воск никто не убирал, и он растекся, собравшись и нарастая грубыми потеками на мебели и подоконниках. Фэнико в ножнах лежал на брошенной на паркет вельветовой куртке. Рядом валялись книги, а также карты Треттини, Ириасты и Фихшейза, запачканные винными пятнами, смятые и исчерканные чернилами. Чернильницу Тэо тоже увидел. Точнее ее осколки – дорогое вьенское стекло разметалось острыми треугольными иглами по дальней части комнаты, а на охряной стене красовалась внушительная клякса.
Акробат шагнул туда, где располагалась спальня, осколки хрустнули под подошвами его сапог, но, не дойдя, застыл, поперхнулся, закрыл рот и нос рукавом, отшатнулся назад, за невидимую границу, посмотрел на Мильвио, чувствуя, что глаза начинают слезиться.
Смердело разверзнутой могилой.
Треттинец же вел себя так, словно они находились на цветущем лугу.
– Как?… – прохрипел Тэо, желая спросить, как товарищ выносит подобное, находясь здесь не первый день, но его внезапно парализовало от ужаса из-за страшной догадки. – Она…
– Жива, – мечник указал в соседнюю комнату. Отсюда Пружина видел лишь угол большой кровати.
– Я могу ее увидеть?
– Если тебя не тревожит дыхание кладбища, сиор.
Акробат признался себе, что весьма тревожит, но решительно двинулся вперед.
И снова застыл. Он смотрел на Шерон, лишь краем сознания отмечая, как Мильвио стоит у него за плечом.
Она сидела по-карифски, точнее – стояла на коленях, кулаками упираясь в одеяло и задрав лицо к потолку. И сильно изменилась за те дни, что Пружина ее не видел. Похудела еще ужаснее, чем прежде. Кожа стала бледной и сухой, нездоровой, столь тонкой, что сквозь нее, казалось, просвечивают кости. Особенно это было заметно на руках и на скулах. Волосы в беспорядке, спутаны, белых нитей в них добавилось, а глаза огромные, словно у совы.