Цветок живой, благоуханный… (сборник)
Шрифт:
В конце сентября к Федору в лесничество приехала его бывшая жена с хрупким на вид, но живым мальчиком лет десяти. Она наконец-то сделала удачный выбор – вышла замуж за ответственного работника и уезжала с ним заграницу. Ребенок от первого брака стал ей обузой, и она решила отдать мальчика Федору.
Отец и сын долго всматривались друг в друга, один с грустной нежностью, другой с настороженным любопытством. Потом Федор протянул мальчику руку и повел в свой осиротевший с гибелью Аленки дом.
В один из погожих сентябрьских вечеров Федор привел сына на сельское кладбище, подвел его к трем печальным бугоркам, окруженным молодыми елочками, и застыл перед дорогими могилами в скорбном молчании. «Кто здесь лежит, папа?» – тихо спросил мальчик, с недетской грустью глядя на поникшую фигуру отца. «Здесь все свои, родные» – глухо ответил Федор, крепче сжимая руку сына.
Ветры стихли,
Мне пела реченька
Малые реки
Ока
Май не кончается
Все клады заговоренные [5]
(рассказ)
Все клады заговоренные. Чтоб его найти и увидать, талисман надо такой иметь, а без талисмана ничего, паря, не поделаешь.
I
В старой московской коммуналке на Чистых прудах проживали по соседству Шура-старенькая, по прозвищу «Барынька-сахарная» и Шура-маленький, по прозвищу «Шарик». Комната барыньки, просторная и светлая, выходила окнами на бульвар, где цвели летней порой старые липы. Шурик с матерью занимали комнату поменьше, третья, совсем маленькая, долго пустовала, пока в нее не вселился новый жилец, аккуратный и непьющий, ставший в скором времени отчимом Шурика.
5
Рассказ напечатан в журнале «Бежин луг» № 5 (12) 1995 г.
Когда-то вся квартира принадлежала Шуре-старенькой. Досталась она ей в наследство от родной тетки, прожившей всю жизнь в Москве. Сама Шура-старенькая родилась и выросла в старинном русском городе Ельце, Орловской губернии, в семье педагога-словесника. Звали ее в то время просто Шурочкой. Имя свое она унаследовала от отца, названного Александром в честь почитаемого в их семье царя-освободителя, трагически погибшего от рук террористов.
В день рождения первенца дед ее подарил жене брошь редкой ювелирной работы – крупный овальный александрит в ажурной золотой оправе. Бабушка, рано овдовевшая, свято хранила подарок мужа, и передала семейную реликвию невестке (матери Шурочки) в день рождения Александры. Мать прикалывала брошь очень редко, и только днем, когда александрит отливал изумрудно-зеленым светом, – кроваво-красный в пламени свечей камень внушал ей суеверный страх. Скрепя сердце исполнила она волю покойной свекрови – передала фамильную драгоценность дочери в день рождения внука Александра, предчувствуя, что камень не принесет той счастья.
Опасения матери оказались не напрасны. Жизнь обрушилась на совсем еще юную Шурочку лавиной бед. В суровые двадцатые годы умер от тифа отец, вслед за ним от горя и голода угасла мать. Муж, белый офицер, не мог оставаться в красной Совдепии, хотел увезти жену с маленьким сыном за границу, но куда ей было деться от родных могил, от колокольного звона, плывущего с соборной площади, от волнующих душу звуков и запахов милого сердцу подстепья, когда весенней порой поутру пение девичьих голосов сливается с трелью птиц в цветущих яблоневых садах, окутанных белой дымкой, словно тонким елецким кружевом.
Ей в Париже снился бы Елец-городок. Отец, умирая, говорил: «Александра, помни: твоя колыбель – срединная Россия, давшая миру Великого старца и очарованного странника. Храни верность отчему дому, детям и внукам своим передай любовь к его смиренной красоте – иначе не будет моей душе покоя». Предсмертные слова отца отпечатались в ее сердце, как молитва, она не смогла уехать с мужем на чужбину, осталась в России с новорожденным сыном.
Потянулись трудные, полные лишений годы. В поисках хлеба насущного Александра перебралась в Москву к сестре матери, единственной родственнице, оставшейся у нее на родине. Тетка тоже вскоре умерла, и они зажили с сыном совсем одни. Всю нерастраченную нежность Александра изливала на свое единственное дитя, но не испортила его слепой материнской любовью. Да разве любовь может быть слепа? Слепа может быть только ненависть. Ненависть Гражданской войны отняла у нее отца и мать, мужа… и чуть было не отняла Родину. После всех утрат у нее остались три сокровища: сын Александр, завещанная отцом «любовь к родному пепелищу» и семейная реликвия – кровавый камень александрит в ажурной золотой оправе.