Цветущий бизнес

Милевская Людмила Ивановна

Руки мои сами собой потянулись к бокам.

— Та-ак, Иванова! — грозно сказала я. — Ты покушала?

— Ну да, а что? — удивилась она.

— А то, что пойдем поговорим.

И мы (под любопытными взглядами жующих Виктора и Катерины) отправились в мою комнату. Там я тонко повела допрос и, как орех, расколола Иванову.

— Ну да, Витька с Катькой так заразительно ругались весь день, что завели и нас, — призналась она. — Сначала мы их мирили, а потом я с дуру припомнила кое-что и Ефиму. Он тоже кое-что сказал, а тут еще с похмелья голова вот такая, и оба злые. Слово за слово, он выскочил из дома. Я не

пошла за ним. Видимо уехал электричкой или на попутке. Вчерашний вечер я не сильно переживала, — уверена была, что утром позвонит. Потом ты на мою голову свалилась, а утром он не позвонил. Я разозлилась и решила его проучить, тоже исчезнуть.

— Как исчезнуть? — изумилась я ее непоследовательности. — Мы же собирались ехать к нему.

— Это в том случае, если он хороший и сидит дома или на кафедре. А если не сдержал слово и празднует с алкашами, то пусть поищет меня.

Ну, Иванова! Ну разве это не смешно?

— Не ожидала от тебя такой наивности, дорогая, — рассмеялась я. — Если забился и празднует, так уж точно искать не станет. Давно про тебя забыл. Так что напрасно дергаешься, никто тебе не звонил.

Мука отразилась на ее лице, и я пожалела о своих словах, но было поздно: Иванова уже кусала губы, пытаясь загнать слезы в глаза. Но глаза не желали принимать слезы обратно, и они стекали по ее впалым щекам крупными каплями.

— Будь он проклят, скотина, — стиснув зубы, шипела Иванова. — Всю душу мне, гад, вывернул, все жилы вытянул. Уже высохла вся, а ему хоть ты кол на голове теши — все плевать.

Страдания эти были так нехарактерны для Ивановой, что я растерялась. Если бы она сбросила с себя всю одежду и осталась стоять голой — было бы и то приличней, чем тот крик души, которым она меня оглушила, да еще и без примеси мата. Полнейший завал. Я застыла в нерешительности. А что делать? Успокаивать? Или молчать? Опасно и то и другое.

Иванова, вдруг, сорвалась с места.

— Все, уезжаю! Сегодня же уезжаю в Москву к чертовой матери! Командировка закончилась, пусть хоть сдохнет скотина! Сколько можно с ним возится! Будто мне это нужно одной! Пусть сдохнет со всей своей сволочной семейкой!

Перед глазами мгновенно встала свеженькая мордашка Верочки.

— А семья-то здесь причем… — начала я и осеклась. — Господи, действительно нельзя пить. Бог знает что творится с мозгами.

И тут-то меня осенило: я окончательно осознала как плохо у меня стало с мозгами. Память напрочь отшибло. Правильно тащила меня Иванова к профессору Салтыкову. Еще немного, и я сама пойду к нему. Мало того, что я напрочь забыла о смерти Верочки, так еще и не смогла оценить обстановку. Если Иванова вчера не выезжала с дачи, а сегодня весь день провела со мной, значит она совершенно не в курсе.

— Людмила, — инфернальным голосом простонала я, — только не падай в обморок, семья Моргуна стала на одного человека меньше.

— Ты спятила.

— Верочка умерла, — пояснила я.

— Какая еще Верочка? — как от назойливой мухи отмахнулась от меня Иванова, переживающая вторую волну гнева. — Не до Верочек мне. Спасибо тебе, лишь теперь поняла, какая я идиотка. Гоняюсь черт знает за чем, когда в Москве столько дел.

— Верочка, дочь твоего друга, Моргуна Ефим Борисыча, неужели не понимаешь?

— Что? Друга?

— Ну не друга, так товарища, — я уже не знала

как оттащить Иванову от бедного Моргуна и заставить посмотреть в сторону другой проблемы.

— Пенис эт вульва нон коллега эст! — рявкнула Иванова, что я берусь перевести как “мужской половой орган женскому не товарищ”, хотя Иванова имела ввиду менее цензурные выражения.

— Да при чем здесь вульва и пенис, когда ведется речь о смерти Верочки, дочери Моргуна! — разозлилась я и даже ногой топнула.

Это отвлекло Иванову от вышеупомянутых органов. Она с понятным интересом посмотрела на меня и, коченея, спросила:

— Что-о?!

— Верочка, дочь Моргуна, умерла.

— Когда?

— Вчера утром. А с чего, по-твоему, я так напилась? — не моргнув глазом соврала я.

Причина сомнительная, конечно, но Иванова поверила.

— Как ты узнала? — спросила она.

В откровенности своей я решила идти до конца.

— Утром случайно зашла к ней на чашечку кофе, а она уже холодная. Я имею ввиду Верочку.

— Как это “зашла”? Вы разве знакомы?

— Познакомились благодаря тебе, она пригласила меня, я надарила ей масючкиных гераней и обещала наведаться. Когда выполнила обещание, увидела, что Верочка не совсем жива, то есть совсем не жива.

Иванова испытующе посмотрела на меня.

— Ты серьезно?

— Клянусь всем, что у меня есть.

Людмила охнула и осела.

— Господи, какое горе.

— Горе ужасное, — подтвердила я.

— Так вот почему не звонит Фима! — вскрикнула она и помчалась в столовую.

Я за ней следом. Там Катерина удачно теснила Виктора за холодильник. Он злился, оправдывался, но лез.

— Ничего-ничего, продолжайте, вы мне не мешаете, — бросила на ходу Иванова и, схватив “мобильник”, набрала номер кафедры.

Я поразилась тому, как тонко она себя повела. Лучше и не придумаешь, чем позвонить на работу и все выпытать у сотрудников, потому что сам Моргун вряд ли был там в такое непростое для него время.

Но Моргун был на работе.

— Он на кафедре, — изумленно сообщила мне Иванова и добавила: — Представь себе, весел и трезв, как стеклышко.

— Если судить только по голосу, — очень к месту ввернула я.

Ивановой некогда было обращать внимание на мои шпильки, она уже вовсю беседовала с Моргуном, причем сплошь на профессиональные темы. Поинтересовавшись чьим-то зондом, она скроила умнющую физиономию, будто Моргун мог оценить это по телефону. Затем перешла к какому-то белковому обмену. Подробно выспросив про уровень протеинов, альбуминов и глобулинов, Иванова осталась довольна и приступила к обмену жировому. Теперь ее интересовали сплошь триглицериды, а так же альфа и бета липопротеиды.

Я тихо сходила с ума. Катерина оставила Виктора в покое и, затаив дыхание, уставилась на Иванову, словно именно в этот момент решалась вся ее жизнь. Виктор был менее впечатлителен, но из щели между стеной и холодильником вылез и тоже к происходящему интереса не терял.

Иванова тем временем наяривала загадочными терминами. Узнав, что щелочная фосфотаза — двадцать девять, а холестерин — семь, при сахаре — шесть, она пришла в восторг, а когда выяснила, что количество вводимых парэнтерально растворов уменьшилось на двадцать процентов да при этом больной еще и неприятных ощущений не получил, она и вовсе закричала “ура”.