Цветы для миссис Харрис
Шрифт:
Прибирала она у них сама, но в крайности звала на помощь свою подругу, миссис Вайолет Баттерфилд, вдову, в отличие от нее склонную к пессимизму.
Отличалась миссис Баттерфилд и корпулентностью. Клиенты у нее были свои, к счастью – по соседству. Но подруги охотно помогали друг другу. Если одна сляжет, другая ухитрялась обслужить всех, чтобы никто не сердился. Миссис Харрис редко болела, но тут же звонила своим и говорила: «Вы не беспокойтесь, миссис Баттерфилд вас не оставит, а я к завтрему встану». Уборщицы были очень разные, но дружили крепко и всегда помогали одна другой. Одно слово, дружба! Миссис
Такси переехало большую реку, которую наша героиня уже видела с воздуха, но сейчас она была не синяя, а серая. На мосту шофер поругался с другим шофером. Они жутко орали, она их не понимала, но догадывалась, что они говорят, и блаженно улыбалась, вспоминая вопли Памелы Пенроз, когда та узнала об ее отъезде. Пришлось особо попросить миссис Баттерфилд, чтобы та о ней не забывала.
Как ни странно, склочную мисс Пенроз она любила больше всех.
Звали ее Салли Снайт (миссис Харрис увидела имя на конверте), была она маленькой, белокурой, с поджатыми губами и странным взором, видевшим лишь ее самое. Квартирка ее была переделана из конюшни, и царил там дикий хаос. Фигура у нее была хорошая, ножки – маленькие, и она (без особого успеха) ступала ими по трупам. Она сделала бы что угодно ради карьеры, но до сей поры провела два года среди эстрадных герлс, снялась в двух-трех маленьких ролях и несколько раз появилась в телевизоре. Отличалась она низостью, себялюбием, бессердечием, склочностью и на редкость плохими манерами.
Казалось бы, все это должно было отвращать миссис Харрис, которая, разочаровавшись в клиенте, просто бросала ключ в почтовый ящик. Как многие ее коллеги, она могла работать, если ей нравился клиент или его дом.
Но именно потому, что она видела насквозь мисс Памелу, она и привязалась к ней, понимая, как жадно и жалко хочет эта девица хоть кем-то стать. Она понимала это чувство, но сама не испытывала его, пока не отправилась в Париж. Они похожи, хотя у миссис Харрис, собственно, не совсем такая мечта. И билась она не ради себя – когда лет двадцать назад умер муж, не оставив ей ни гроша, выхода у нее не было.
На миссис Харрис не действовали ни деньги, ни связи, ни титулы, но ее трогала прелесть сцены или кино. Она не знала, что мисс Пенроз – не только плохой человек, но и плохая актриса. Она уважала ее одинокую борьбу, подбадривала ее, терпела и мирилась с тем, чего не вынесла бы ни от кого.
Такси выехало на широкую улицу, окаймленную красивыми домами, но миссис Харрис было не до архитектуры.
– Далеко еще? – крикнула она, на что шофер выпустил руль, помахал руками и покричал на нее.
Она ничего не поняла, но он улыбался из-под моржовых усов, и она не обеспокоилась. Когда они, наконец, доехали, она размышляла о странной цепи событий, приведших ее сюда.
Глава вторая
Все началось несколько лет назад, в тот день, когда миссис Харрис открыла шкаф леди Дант, чтобы прибрать там, и увидела два платья: кремовое из кружев
До сих пор ее тяга к прекрасному выражалась в цветах. У нее все цвело и росло под рукой, она могла вырастить что угодно. За окнами были два ящика с геранью, в комнате – герань в горшочке, или гиацинт, или тюльпан, купленный на сэкономленный шиллинг.
Те, у кого она убирала, иногда дарили ей привядшие цветы, и она их выхаживала, а раза два в году, особенно весной, покупала горшочек первоцвета, анемонов, анютиных глазок. Именно из-за цветов она не жаловалась на жизнь. К ним возвращалась она вечером, они привечали ее утром.
Но сейчас, перед открытым шкафом, она созерцала иную красоту – рукотворную, созданную как бы нарочно для женского сердца. Тут и пала она ее жертвой, тут и захотела такое платье.
В этом не было никакого смысла – где и когда ей это носить? Но, будучи женщиной, она смысла и не искала. Она тянулась к красоте, как младенец – к яркой игрушке. Она еще не знала, как сильна эта тяга, только смотрела и смотрела, опираясь на швабру, в чаплинских ботинках, грязной спецовке, распатланная и усталая.
Такой и застала ее леди Дант, выйдя из кабинета. «О, мои платья! – вскричала она и, заметив, как смотрит на них миссис Харрис, прибавила: – Нравятся они вам? Никак не решу, какое сегодня надеть».
Миссис Харрис едва понимала, что она говорит, и глядела на дивные платья как на живые существа.
– Ох, – простонала она наконец, – красота-то какая! А стоят, наверное…
Леди Дант не устояла перед искушением. Нелегко удивить лондонских уборщиц, они люди трезвые. Свою уборщицу леди Дант побаивалась, и вот она может отыграться. Мило засмеявшись, она сказала:
– Да, стоят они немало. Вот это, ivore [2] , – триста пятьдесят фунтов, а красное, ravissant [3] , – на сто фунтов больше. Я все-гда покупаю у Диора. Тогда не прогадаешь.
– Четыреста пятьдесят… – выговорила миссис Харрис. – Где же взять столько денег?
Она понимала в парижских модах, смотрела старые модные журналы, слышала о Шанель, Баленсиаге, Карпантье, Ланвен и Диоре. И последнее из этих имен пронзило тоскующую по красоте душу.
2
Слоновая кость (фр.).
3
Великолепное (фр.).
Одно дело – фотографии в «Вог» или «Элль» – у них нет души; и совсем другое – запах и прикосновение живых созданий, где каждый умный стежок возжигает пламя любви.
Она и не заметила, что уже как бы и решила купить платье – ведь она сказала «Откуда достать?», а не «Как люди достают?». Ответа на это не было, вернее – ответ был один: выиграть.
Леди Дант была польщена восторгом своей уборщицы и даже вынула платья, чтобы та ими полюбовалась. Чистые от мыла и порошков руки потрогали тафту и кружево благоговейно, словно это – святой Грааль.