Цветы Эльби(Рассказы, сказки, легенды)
Шрифт:
Долго пел Хведи. Потом умолк, взглянул на русского, глаза прищурил: «Ну как, дескать, понравилось?»
— Еще, Хведи, — попросил русский, — спой еще.
И Хведи затянул новую песню.
Куда ж ты в дождь, ласточка, Да в темную ночь, Капли с крыльев падают, Уж лететь невмочь. Куда ж ты в ночь, девица, На свою беду. Наземь слезы катятся, Я следом иду…Кончил, перевел дыхание,
Пел Хведи одну песню за другой. Песен у нас, что сосен в бору. Гость едва успевал записывать.
Тэвик, тэвик, пигалица, Где же твое гнездышко? — В конопляном полюшке. Нипочем ему ветер злой, Защитит его березка белая. — Защитила бы, да листочков нет… Еще верба растет недалечко; Только верба та тож печалится, От плохих корней поусохла вся.Русского звали Ознобишиным. Так открыл он народного певца. О Хведи вскоре большая слава пошла. И остался он в истории под именем Хведи Чувашского.
НАРУТНИК
Птицу воздухе, держат крылья,
Человека на земле — правда,
Не посечь ее саблей вострой,
Не убить царевым указом.
…Давным-давно сибирский царь по имени Кучум, возвращаясь на родину после долгих походов на Русь, остановился здесь на отдых. Но чуваши не жаловали грабителей-чужеземцев. И однажды ночью юхминский тархан внезапно напал на войска Кучума. Жестокая была схватка. Бросив раненых и всю свою добычу, Кучум бежал. С тех пор зовется поле кучумовым.
В мокрой от вечерней росы траве, фыркая, пасутся кони. Не стоится им на месте, нет-нет и подойдут поближе к костру. Поглядят то на огонь, то на нас и, мотнув головой, словно извинившись, отходят в сторонку.
Сегодня в ночном лишь мы с Ендимером. Подпаски наши днем работали на ферме, сейчас, наверно, третий сон уже видят.
А мы здесь сидим, играем в молчанку.
Сам не пойму, что со мной творится… Тоскую. Думаю о той, что осталась в Чебоксарах. Больше двух месяцев не виделись, все уже сердцу не мило.
Ночь темна, небо в звездах. И дед молчит как назло, будто язык проглотил.
Удивительная вещь — разлука. Когда живешь вдали от любимого человека, вспоминается каждая мелочь — слово, улыбка, жест. Иногда такое найдет — дышать трудно. И лезут в голову всякие мысли.
А ждет ли?
— Затосковал, значит? — Голос Ендимера донесся словно бы издалека.
Повернувшись на бок, ощущая теплоту примятой травы, я подбросил в костер хвороста. Пламя осветило дедову щеку, темную, как старый глиняный горшок.
— Да, плохо, — сказал я вслух, — каждый день письма пишу. На душе мутно. Говорят же — письма для глаз, свидание для сердца.
— Хороша она, верно, а?
Я пожимаю плечами: шутит или впрямь любопытствует. Молча вытаскиваю из кармана фотокарточку. Дед смотрит долго, я начинаю терять терпение. Может, не понравилась?
— Как Серси, хороша, — говорит он чуть погодя, и в груди моей закипает обида: «Серси! Воробей! Что же он лучшего сравнения не нашел?»
— А что тут на обороте, стихи, что ли?
— Ну, стихи.
— И-и, ты, значит, еще и поэт?
— Нет, не поэт. Просто написал для нее.
— Да-а-а, — протянул дед, — чего не сделает любовь.
И так уж получилось, я взял у него карточку и прочел вслух:
Передо мной твое лицо, Ты смотришь ясным взглядом. Так отчего же я грущу, Ведь ты со мною рядом.Прочел и замер, чувствуя, как горят щеки.
Дед задумчиво произнес:
— И у Мигула было похожее стихотворение.
— У какого Мигула?
— Нарутника.
Я не понял, переспросил.
— У того самого, — ответил дед, — что когда-то приезжал к чувашам и подружился с нашей Серси.
Вот оно что. Серси — имя девушки. Как же я раньше не догадался. Не мог дед обидеть мою невесту воробьиным прозвищем.
— О каких временах ты говоришь, мучи?
— О давних, сынок. Я тогда, как и ты, молод был. Силу в руках чувствовал… Бывало, вернусь с поля, спина гудит, а ничего — бегу в хоровод.
Однажды вот так же затемно вышли мы в село на гулянку. Девчата хоровод повели. Иные в стороне под шыбыр петь стали. А силачи, как всегда, борьбу на траве затеяли. Ну и я с ними… И только, помнится, перебросил Сантубая через голову, как со стороны реки вышел к нам парень. Высокий такой, ладный, лицо белое, с бородкой.
— Чапла, чапла, — сказал, и эдак твердо «че» выговаривает.
Мы тут же смекнули: «чужой!» Некоторые парни давно точили зубы на соседей, кое-кто стал уже рукава засучивать. А парень даже не взглянул на них, подошел ко мне, подал руку. «Коля», — назвал себя.
Русским оказался.
Так мы с ним познакомились. Молодец был хоть куда! Студент, образованный. В Питере у чувашских купцов наш язык изучил.
С полгода прожил в наших краях, все наезжал из города. Называли мы его Мигулой, а то и просто — нарутником. Собирал он молодежь, с речами выступал против царя. Сначала страшновато нам было, потом привыкли. Ругал он помещиков, заводчиков, купцов, а нам рассказывал про жизнь и где правда, и как ее искать.
Мол, все люди одинаковы и права у всех должны быть равные. Почему же один — богат, у другого хлеба в обрез? Один хозяин, другой раб. И не найдешь управы на обидчика, потому что богачи друг за дружку держатся, ворон ворону глаз не выклюет. Но придет время, поднимется народ, свергнет царя. Для этого надо нам объединиться. Один в поле не воин.