Цветы и железо
Шрифт:
— Шестьсот заработал, пятьсот отдаю, мил человек. Согласен на такие условия? — с мольбой в голосе произнес Поленов.
— Так оно может пойти, — не спеша ответил помощник головы, пряча деньги в карман.
Произошло то, чего даже и ожидать не мог Никита Иванович. Помощник головы вдруг разоткровенничался, назвал свое имя и отчество. Он стал сетовать на свою судьбу, жаловался, что голова наложил лапу на все уцелевшие здания артелей, а ему, помощнику, ничего не осталось. Присмотрел кузницу, и в ту вцепился Поленов. Конечно, в его власти сию минуту выбросить Поленова, но он идет ему
— Ему что! — сердито говорил помощник. — Он при отступлении Красной Армии все склады обворовал. А я на бобах остался.
Слушая все это, Никита Иванович сочувственно кивал головой, поглаживая окладистую рыжую бороду, которая стала еще длиннее и гуще. Присмотрись хорошенько помощник головы к выражению лица Поленова, он обнаружил бы в глазах скрытую ненависть, которую никак, при всем своем желании, не мог спрятать Никита Иванович.
— Эх, Максим Мартыныч, мил ты человек! — с трудом выдавил из себя сочувственные слова Поленов. — Правды-то на земле нет. Нет! Голова-то, знать, большой подлец. А вот если большевики вернутся, они и голову, и помощника — под ноготь! — Никита Иванович сделал выразительный жест. — Не будут они смотреть, кто ловчее к новой жизни, к новым порядкам приспосабливался. Скажут, изменники и предатели, ни дна вам ни покрышки, куда лезли, сучьи вы дети, иуды треклятые. А пока на казнь поведут, бабы все физиономии заплюют, и опять-таки не спросят, кто лучше поднажиться сумел. Да и ругать еще будут на чем свет стоит: гады, прохвосты, ироды, негодяи, шваль, продажные ваши души!.. Нет правды на земле, Максим Мартыныч, нет!
Высказав все эти ругательства, Никита Иванович вдруг смолк. Легче стало на душе. А Максим Мартыныч сидел, угрюмо уставившись в окно, точно прислушиваясь к тому, что происходило на улице.
— Ты как думаешь, они, того, вернутся? — спросил он.
— А кто их знает! — Поленов махнул рукой. — Я вот по секрету скажу, мил человек, домой еду, а у самого кошки по сердцу скребут: а вдруг они вернутся? Тогда мужики без суда повесят. Ты сам знаешь, Максим Мартыныч, какой у нас народ. Новые порядки не признает, в партизаны бежит, красных ждет. Вот и живешь с оглядкой, мил человек.
— Это так, — согласился помощник головы.
Никита Иванович вдруг заговорил по-другому, с сочувствием и уважением:
— Не будем пока о том думать! Так, говоришь, мил человек, ни одного беспризорного заводишка в Низовой не осталось?
— Льнозавод. Не в порядке.
— А мы порядочек наведем, Максим Мартыныч! А? Заставим мужиков ленок сеять. А? За границу сбывать начнем? Так? Как, мил человек?
— Немцы без денег заберут, — мрачно произнес помощник головы.
— Ничего, отчаиваться не надо, Максим Мартыныч! Уладим это дело. Положись на меня. Осмотри-ка, мил человек, льнозавод да скажи свое хозяйское слово — что там еще можно сделать?
— Льнозавод не то! Не открыть ли самогонный? — загорелся Максим Мартыныч. — На спиртоводческом сохранились кое-какие принадлежности. Видел, прикидывал. Может,
— Тоже дело! — подзадорил его Поленов. — На самогоне сейчас большую деньгу зашибать можно.
— Я сам туда еще разок съезжу. Если встретишься с головой, молчи.
Поленов сложил руки, как на молении, и послушно ответил:
— Молчу.
Так закончилась встреча Никиты Поленова с помощником головы.
После его ухода Поленову вдруг стало душно и противно, словно минуту назад он совершил дурной поступок. Расстегнув ворот рубашки, сделанной из грубого толстого полотна, Никита Иванович стал ходить по комнате, то взмахивая рукой, то закладывая ее за самодельный крученый пояс, то почесывая заросший затылок: предатели его всегда бесили.
Вбежала Таня, плотно прикрыла за собой дверь.
— Твой «мил человек», батька, пошел и улыбается! Кто кого обдурил?
— Он меня, дочка! — весело ответил Поленов. — Буду платить ему за кузницу в два раза больше, чем заработаю. Зато он обещал взять меня в компаньоны на самогонный завод. Смотришь, что-нибудь и перепадет. И станешь ты, Танька, дочерью самогонозаводчика Никиты Поленова.
— Я, батька, за Сашка боюсь, — невпопад сказала она. — Видела я колонну военнопленных. Страшные они, едва ноги волочат!
— Жизнь у них несладкая, Танюша.
На второй день Таня исчезла. Вышла утром на часок, а сейчас уже полдень. Сначала Никита Иванович сердился, а потом всерьез забеспокоился. Впервые он ощутил в хвоей комнате гнетущую пустоту. Своими подчас детскими выходками, шутками Таня скрашивала нерадостную жизнь. Она не уставала говорить про Сашка, и, чтобы успокоить ее, Поленов часто внушал ей надежды на встречу с ним, в которую и сам не верил.
Где же ты, егоза Танюшка?
Никита Иванович вышел во двор, окликнул. Только глухое эхо отозвалось в высоких и сухих стропилах. Поднял голову Соколик, оторвался от сена, насторожил уши. Захлопал крыльями на насесте вспугнутый петух. «Надо было держать девчонку на глазах, — корил себя Никита Иванович, разбирая бороду на пряди. — Выкинула что-нибудь по глупости и неопытности…» Рация с наступлением зимы была заделана в дровни, и Поленов решил перепрятать ее. «А для чего? — возразил он самому себе. — Танька попадется — найдут рацию или не найдут — гибель обеспечена!.. Нет, нет, без рации нет улики». Никита Иванович перенес рацию в хлев, положил ее в деревянный ящик и прикрыл сухим навозом.
Он обошел дом вокруг, прогулялся по улице. Неужели помощник головы что-то пронюхал? А может, вчера его Эггерт подослал? А сегодня схватили девчонку и пытают. Когда человек волнуется и переживает, все ему представляется в самых мрачных тонах. Ему уже виделась Таня, подвешенная ремнями за руки, с воткнутыми за ногти иголками, с застывшим шепотом на искусанных губах: «Батенька, родной, помоги!»
Как поможешь и как выручишь?
И все же он старался успокоить себя, внушая мысль, что легенду Таня знает хорошо, вывернется, представится глупышкой. Нагрянут с обыском — ничего не найдут, кроме грязного полушубка, овчин да надежных немецких документов.