Цветы на асфальте
Шрифт:
Торчал столбом Пашка, вздрагивала на стене его тень. Не уловил бы брат хмельную усталость, не обжег блеском своих глаз.
Тихо чадила свечка, тянулся над обгоревшим фитильком рыжий язык — дунь и погаснет. Дернул Леха у рюкзака шнур, посыпались на нары кульки, свертки. Достал новый не частой строчки ватник. Постоял, потом припал на колени, шарил что-то под нарами. Следил за ним Пашка без интереса, всего в полглаза. Знал, что не даст больше денег. Да и полученной доли ему надолго хватит, а там найдет, как прокормиться.
Бросил Крест объемистый
— Давай документы.
— Да, — Пашка мысленно обругал себя, — вот они.
Крест неторопливо протянул руку, склонился над огоньком.
— Орлов Николай Семенович, 1954 года рождения.
Усмехнулся недобро.
— Помолодел, значит, Крест. Хотя теперь придется забыть свою кликуху, Николай Семенович.
Он раскрыл трудовую книжку.
— И стаж подходящий, четырнадцать лет. Трудяга в мозолях, да и только. Спасибо Хардину. Не придется при случае начальникам мозги пудрить. Расплатился?
— Четыре сотни дал, — на всякий случай приврал Пашка, но Крест пропустил его слова мимо ушей, о другом уже думал. Он натянул ватник, опоясался широким солдатским ремнем. На голове — мелкая кепочка. Обыкновенный рабочий. Монтер там или слесарь, каких в любом домоуправлении встретишь. Приподнял землистого цвета подушку. Вороньей чернью блеснул пистолет, заиграли на нем крупинки огня. Держал мерцающую тяжесть на ладони, опять потаенные думки свои разматывал, брата и того таился.
Спрятал пистолет за пазуху. Все, готов к дальней дороге, к встречам нежданным. С таким грузом напролом пойдет, не остановишь.
— Разливай.
Присел на нары. И впрямь похож на зверя, весь налитой до краев недоброй силой. Булькала в немытых стаканах жидкость.
— Будет.
Охватил пальцами стакан.
— Выпьем. Нутром чую, вряд ли увидимся.
В три судорожных глотка выпил водку, припал мокрыми губами к рукаву, потом потянулся за куском лежалого сыра.
Запрокинул Пашка голову, тянул противно-теплую жидкость. Не видел, откуда на тумбочке появилась пачка денег. Видимо, загодя приготовлены были. Подвинул их Крест Пашке.
— Отдашь матери. Скажешь, от Лехи, мол, поминальный подарок.
Молчал, ждал, когда тепло разойдется по телу.
— Сейчас пойдешь на улицу. Крутанись возле дома и шагай куда-нибудь. Если догляд есть, за тобой потопают. А я тем временем смотаюсь.
Ушел Пашка, запомнив последнее объятие брата. Поднялся и Крест. Приладил за спиной отощавший без фуфайки рюкзак, в пазушке — теплая успокаивающая тяжесть. А куда идет, какую дорогу выбрал, и Пашке не открылся. Жидковат еще парень, что камышина, при случае и поломать могут.
Метались по убогим стенам тени, дотаивала свечка. Задул огонек. Прощай дом, мать, брат — последняя ниточка к сердцу. Нет больше Лехи, самолично рвет он пуповину к старой жизни, заметает свои следы на земле. Сегодня по паспортной записи он — трудовой элемент, с законом живущий в дружбе. Вот
Опасна тишина Лехиной дороги. Огороды, заборы, сонные улицы. Сейчас за город быстрее, в степушку, а там в спасительную лесную темноту. Где-то прячется в лесах заветный Дианов кордон, доживает там в одиночестве материн брат, его родной дядька Савелий. Отлежаться в той глухомани чуток, пока у оперов азарт не пройдет. А там дорог много, исчезнет...
Заревом огней сиял за спиной город. Туман стлался над самой землей. Со стороны посмотреть — плывет по молочной жиже безногий, сгорбленный рюкзаком человек.
Зачернела стеной лесная опушка. Добраться к ней поскорее, а там его и с собакой не сыщешь. Нервно оглядывался Крест, будто иголкой покалывало спину, взгляд чей-то чудился. Нет, не видно позади безногих фигур. Один, что волк, отвергнутый стаей. А лес совсем рядом. И темнота здесь намного гуще. Ушел-таки, обвел всех вокруг пальца. Теперь он — вольная птица...
АРЕСТ ПАШКИ
Кафе называлось «Минуткой». Стульев в этом не очень чистом заведении не было. Круглые мраморные столешницы и массивные металлические ножки. Меж столов, всегда окруженных любителями пива, сновали две пожилые работницы, убирали пустые бутылки, кружки, рыбную шелуху. Без лишней вежливости выговаривали какому-нибудь попавшему в немилость завсегдатаю: «Чего рассиделся. Небось, жена дома заждалась». Хотя сидеть здесь было не на чем, да и многих дома с радостью никто не ждал. Посетитель в кафе был из категории выпивох и задир.
Зачем завернул сюда Пашка, сказать трудно. Может, дружка какого метил найти или просто пивка захотелось. Только после неоднократной смены кружек Пашку развезло, без особой вроде причины он схватил соседа по столу за грудки, а через минуту послышался звон разбитого стекла. Буфетчица Лидка Игнатьева, которую уже не раз и не два штрафовали за продажу недозволенных спиртных напитков, с нарочито испуганным лицом выскочила из загудевшего кафе и почти упала на грудь проходившего мимо участкового инспектора Конева. Он-то и привел Пашку в райотдел.
И сейчас Алексей смотрел на протокол и рапорт Конева, как на нежданный подарок. Пашка окончательно заинтересовал Короткова, и поговорить с ним было просто необходимо. Во-первых, Пашка мог знать, где находится старший брат. Во-вторых, интересно было происхождение денег, которыми он сорил в притоне у Лизки Мозер, и, наконец, любопытны истоки его знакомства с Хардиным. Все это затянулось в такой крепкий узелок, что развязать его не представлялось возможным без прямых контактов с Пашкой. Подошло к тому время. И Алексей уже думал о задержании Пашки, хотя понимал, что без фактов, на одних домыслах, работать с подозреваемым будет нелегко. Замкнется Огонь, промолчит отпущенные законом три дня — и открывай, начальник, двери. Еще и извиняться придется за незаконное задержание. А уж какие вопросы тебя интересуют, дружки в первый же свободный вечер узнают.