Цветы над адом
Шрифт:
И, наконец, самая впечатляющая из этих макабрических находок: Тереза почувствовала, как дыхание сидевшего рядом заместителя прокурора участилось. В этот момент она окончательно поняла, что они имеют дело не с «обычным» убийством. Помимо психической составляющей, в этом деле проглядывало нечто еще более опасное, чему она пока затруднялась подобрать название.
Привычные мотивы не могли пролить свет на это преступление. Человеческий разум не в состоянии сотворить такое из ревности, мести либо из-за денег. Появившийся на экране тотем
– Вот это, пожалуй, больше всего и пугает, – пробормотал Амброзини.
Тереза разделяла его мнение, но теперь, когда она пригляделась внимательнее, в голове у нее промелькнула смутная догадка. Но ухватить ее суть никак не удавалось: мысль, вертевшаяся на поверхности, то появлялась, то сразу же исчезала, как только Тереза подбиралась к ней вплотную.
– Что-то не так? – поинтересовался заместитель прокурора.
Она помедлила, надеясь, что ощущение обретет форму, но все было напрасно. В конце концов она лишь молча покачала головой. Вводить коллег в заблуждение своими ничем не обоснованными подозрениями не хотелось. И все же, если отвлечься от всех обстоятельств, если не обращать внимания на пятна крови, чучело поневоле наводило на мысли о чем-то ребячливом – в каком-то смысле даже игривом…
Тереза уставилась на сделанные из ягод глаза.
– Нужно понять, где убийца их раздобыл, – сказала она. – Я не видела поблизости никаких ягод. Думаю, это важная деталь.
Заместитель прокурора кивнул.
– И что это значит? – спросил он.
Тереза была не до конца уверена, однако ответила:
– Убийца хотел, чтобы у чучела были глаза. Если чучело – это наш убийца, значит, он за чем-то наблюдает.
Но за чем? За агонией жертвы или за деревней неподалеку?
Во время осмотра места преступления Тереза отметила, что глаза чучела устремлены на деревенскую колокольню, и это ее потрясло.
– Отсутствие рта намекает на немоту, – вставил Гардини.
– Таким образом убийца экранирует эмоции, – пояснила Тереза. – Мы не знаем, что он чувствовал в тот момент – злость или страх, беспокойство или возбуждение.
Заместитель прокурора тяжело вздохнул.
– Убийца не оставил нам ничего, что могло бы указать на его мотивы, – пробормотал он.
– Он и не собирался ничего оставлять, – поправила его Тереза. – Не думаю, что мы имеем дело с обычной забывчивостью.
– Почему ты пришла к такому выводу?
– Да потому, что он выверил все до мелочей. Вероятно, долго вынашивал свои фантазии. Мы должны были обнаружить жертву именно в таком виде. Помните силки из бечевки? Наш убийца – перфекционист.
– Значит, он довел нас до определенной точки, а затем решил спутать нам все карты?
Тереза кивнула.
– Мне кажется, отсутствие носа – тоже своего рода знак, – проговорила она. – Обоняние – более чувственное восприятие, чем зрение.
– Если ты права, то какой вывод из этого напрашивается?
Тереза потерла глаза. От нее ждали не просто ответа – от нее, как всегда, хотели озарений, способных помочь раскрыть преступление прямо здесь и сейчас. Или, на худой конец, хотя бы выбрать правильное направление расследования.
– Слишком рано говорить о выводах, – ответила она.
Однако Гардини и не думал отступать.
– Скажи только, что у тебя на уме, – четко произнес он, и мягкость в его тоне уступила место настойчивости.
– Я пока не готова ограничиться какой-то одной версией, – ответила Тереза тем же тоном, не глядя на Гардини.
Тот придвинулся к ней почти вплотную.
– Не беспокойся, – заверил он, – никто не собирается тебя ограничивать, пока ты не определишься с версией.
– Я вам не гадалка на кофейной гуще, – прошептала она тихо, чтобы ее не услышали на галерке.
– Никто этого и не говорит, – вмешался главный следователь. – Но ты никогда не ошибаешься. Или почти никогда. Поэтому мы и настаиваем.
Она вздохнула. Им не понять тяжести стоявшего перед ней выбора.
– Я пока не вижу четкой картины, – начала она. – Но если отсутствие органов чувств не случайно, то мы имеем дело с глубоко подавленной, сексуально нездоровой личностью. Однако не стоит торопиться с выводами, – вернулась она к объяснениям.
Теперь фотографии на экране изображали снятые с разных ракурсов часы жертвы, пристегнутые циферблатом внутрь к ветке, заменявшей запястье. Тереза не имела ни малейшего понятия, что это могло значить.
– А глаза жертвы? – шепотом спросил Амброзини, теребя кончики подернутых сединою усов. Он не оставлял их в покое в течение всего разговора.
– Мы их не нашли, – ответила она. – Возможно, их утащили птицы. Или прихватил в качестве трофея убийца. У зрения огромный символический смысл. С его помощью человек изучает, наблюдает и оценивает все вокруг, – пояснила она, жестикулируя. – Зрение пробуждает желания, порой запретные. Считается, что глаза – зеркало души. В этом есть доля истины: убийцы часто завязывают глаза своим жертвам, прежде чем нажать на курок.
Гардини обернулся. Тереза почувствовала на себе его недоумевающий взгляд.
– Трофеи, символы… Мы имеем дело не с серийным убийцей! – наконец подытожил он.
Тереза лишь пожала плечами, вперив взгляд в мелькавшие на экране фотографии.
– И все-таки здесь есть что-то ненормальное, – заметила она. – Думаю, с мотивом придется повозиться.
– Психическое расстройство налицо – мы этого и не отрицаем, однако…
– Дело не только в этом.
– А в чем?
Терезе не хотелось этого говорить, но если в поведении убийцы действительно превалировал психоз, то это противоречило скрупулезности, просматривавшейся в других деталях преступления.