Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй
Шрифт:
– Он, не забудьте, южанин, так что на свой лад будет склонять, – посмеиваясь, говорил Симэнь. – Вы уж, будьте добры, не ломайтесь. Во всем ему потрафляйте.
– Вот при матушке говорю, – начала Дун Цзяоэр. – Вы, батюшка, как лук стрельчатый у южной стены, раз от разу горше. Кто в княжеских палатах служит, тот из грязного колодца не пьет.
Симэнь засмеялся и пошел в передние покои. У внутренних ворот ему повстречались Лайбао и Чэнь Цзинцзи.
– Батюшка, господин Цяо просит вас воспользоваться встречей с его сиятельством и потолковать насчет дела, – протягивая визитную карточку, заговорил Цзинцзи. – А то им завтра, говорит, некогда будет с отъездом.
– Тогда и Лайбао впиши, – велел зятю Симэнь и обернулся к слуге. – А ты со мной пойдешь.
Лайбао
– У меня к вам просьба, – начал он немного погодя, – хотя и неудобно вас беспокоить.
– Какая же просьба, Сыцюань? – поинтересовался Цай. – Только прикажите, все будет исполнено.
– У меня, видите ли, сват еще в прошлом году сдавал кой-какое зерно, ну и приобрел лицензию на соль, – объяснял Симэнь. – А направляют его как раз в подчиненный вам округ Янчжоу. Вот он и осмеливается обратиться к вам за содействием, не могли бы вы как-нибудь ускорить получение соли. Был бы вам очень и очень признателен.
Симэнь показал Цаю визитную карточку. «Торговцы Лай Бао [10]и Цуй Бэнь, – читал инспектор, – давно имеют лицензию и покорно просят пособить в скорейшем получении 30 000 цзиней соли».
– О, это сущий пустяк! – воскликнул Цай.
Симэнь кликнул Лайбао. Слуга вошел в крытую галерею и опустился на колени.
– Земно кланяйся его превосходительству! – велел Симэнь.
– Придете ко мне в управление, когда я буду в Янчжоу, – сказал инспектор Цай. – Я вам устрою на месяц раньше остальных купцов.
– Как вы добры, ваше сиятельство! – воскликнул Симэнь. – И на десяток дней было бы вполне достаточно.
Инспектор спрятал визитную карточку в рукав. Шутун наполнил чарки, а певцы запели на мотив «С горы спустился тигр»:
Середина осени близка, встреча бесконечно далека, вечереет небо предзакатно. Монотонный слышен в кузне стук, зов гусей, собравшихся на юг — и наплывами сердечной скуки Потемнели в небе облака. участь одинокой не легка – нет от помыслов лекарства. Вместе провожали лунный свет и давали верности обет, где теперь мне осенью согреться? День-деньской во рту росинки нет, стражи бьют: закат, опять рассвет – день и ночь мне не приветны. Обещал меня беречь от бед, миг и остывает в поле след, ты забыл, так жди законной смерти.Заключительная ария:
Если Небо счастье мне вернет, К изголовью милого пришлет, То тоска бесследно вся пройдет. Настала пора зажигать фонари.– Я у вас целый день отнял, – сказал Цай. – Больше не в силах чарки выпить.
Гость встал и вышел из-за стола. Слуги хотели было зажечь огонь, но их удержал Симэнь.
– Прошу вас, ваше сиятельство, – обратился он к гостю. – Пройдемте переодеться.
Они вышли в сад и, насладившись его красотою, стали подниматься к Зимородковому павильону, где были спущены бамбуковые занавеси, ярко горели в серебряных подсвечниках свечи и стоял накрытый стол.
Хайяньских актеров Симэнь велел угостить вином и закусками и, наградив двумя лянами серебра, отпустил домой. Шутун убрал из крытой галереи посуду и запер садовую калитку.
Две ярко наряженные певицы, стоявшие у крыльца веранды, напоминали ветки цветов, колеблемые ветром. Обе опустились перед хозяином и гостем в земном поклоне.
Только
Увидев красавиц-певиц, инспектор замер на месте.
– О, как вы любезны, Сыцюань! – воскликнул он. – Я, право, поражен!
– Не припоминается ли вам, сударь, знаменитая прогулка в Восточные горы? – спросил Симэнь.
– Но мне не сравниться талантами с Се Анем [11], – говорил в ответ Цай. – Вы же, почтеннейший, возвышенны, словно Ван Сичжи [12].
При свете луны он взял за руки искусниц-певиц и взошел вместе с ними на веранду, восторженный не меньше, чем Лю Чэнь и Жуань Чжао [13]в горах Тяньтайских. Заметив бумагу и тушь, он тотчас же взял кисть и пожелал в стихах запечатлеть нахлынувшие чувства. Симэнь велел Шутуну подать тушь, погуще ее растереть дуаньсийским камнем и достать узорной бумаги. С талантом первого лауреата Империи инспектор Цай едва присел под лампой, и тотчас же заиграла в его руке кисть, из-под которой без единой задержки появлялись драконы и змеи. Вмиг были готовы стихи.
Они гласили:
Со дня последнего свиданья шесть долгих лун уже уплыли. Бумага с кистью на веранде лежат и ждут не сей поры ли? Пролился дождь, и в сад блаженства передо мной врата открылись: Внезапно с дуновеньем ветра волшебницы в цветах явились. Когда роскошный пир в разгаре, то стражи словно бы короче, Когда стихи почти готовы, то и совсем уж дело к ночи. Я уезжаю, но надеждой на встречу сердце лишь и живо. Вот только кто же мне подскажет, когда наступит день счастливый?Цай велел Шутуну приклеить стихи на стену в память о его приезде.
– А как вас зовут? – обратился инспектор к певицам.
– Меня – Дун Цзяоэр, а ее – Хань Цзиньчуань, – был ответ.
– А как вы прозываетесь? – расспрашивал Цай.
– Мы всего лишь безвестные певицы, – говорила Дун Цзяоэр. – Какие у нас могут быть прозвания?!
– Ну, не скромничайте! – допытывался инспектор.
– Меня называют Яшмовая певица, – сказала, наконец, Хань Цзиньчуань.
– А меня – Фея роз, – отвечала ее подруга.
Цаю это прозвание очень понравилось и запало в память. Он велел Шутуну принести шашечный столик и начал партию с Дун Цзяоэр, а Симэнь с Цзиньчуань поднесли им по золотой чарке вина. Шутун хлопнул в ладоши и запел на мотив «Яшмового ненюфара»:
Ветер восточный, разносится пух тополей. Пряны и сочны ростки молодых орхидей. Возле ступеней лианы послушная вязь. Это веселье — весны ароматная власть. Это качели на небе кружатся, смеясь… Путь мой не горек среди наслаждений и снов. Вам винный погреб милей бархатистых цветов?