Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй

Автор неизвестен

Инспектор выиграл партию. Дун Цзяоэр выпила чарку и тотчас же поднесла победителю. Хань Цзиньчуань угостила Симэня, и они выпили за компанию. Шутун запел на тот же мотив:

Южные вихри, срываясь, бананы летят. Хлёсткие вина на лилиях белых блестят. Танцем желанья заманит красотка, Как Сяомани [14] нежнейшей чечётка. Чудным дурманом витая

прическа… В эти мгновенья кто сдержит неистовый пыл? Без промедленья лови – не скучай у перил!

Осушив чарки, они снова принялись за игру. Выиграла Дун Цзяоэр и поспешно поднесла Цаю вина. Симэнь выпил с ним за компанию. Шутун запел на тот же мотив:

Западным ветром душистых кусты хризантем, Плетью победной взлетел виноград выше стен. Ищет Ткачиху ночной Волопас в поле Млечном [15], Жалобно, тихо стрекочет последний кузнечик. На сердце лихо, промокло дождями крылечко… Девица чахнет от помыслов-грёз. Туфельки в пятнах от непросыхающих слез.

– Поздно уж, Сыцюань, – сказал Цай. – Да и выпил я предостаточно.

Они вышли в сад и встали среди цветов. Была середина четвертой луны. На небе показался месяц.

– Рано еще, ваше сиятельство, – говорил Симэнь. – Еще Хань Цзиньчуань вас не угощала.

– В самом деле! Позови-ка ее, – согласился гость. – Надо ж средь цветов чарочку пропустить.

Подошла Хань Цзиньчуань с большим золотым кубком в виде персикового цветка и грациозно поднесла его Цаю, а Дун Цзяоэр угостила фруктами. Шутун хлопнул в ладоши и запел четвертый романс на тот же мотив:

Северной стужей закружится грушевый прах. Улей уснувший под крышей медвяных парах. Голая ива, на ветке теснятся сороки, Чувствует слива – зимы приближаются сроки. Дворик красиво луной озарен на востоке. Сердцу тоскливо, в раздумьях становится старше. Неторопливо стучат одинокие стражи.

Цай осушил кубок, снова наполнил и поднес Хань Цзиньчуань.

– О, довольно вина на сегодня! – воскликнул он. – Велите слугам, Сыцюань, убрать кубки. – Инспектор взял за руку Симэня. – Вы так добры, так гостеприимны, почтенный сударь, что мне прямо-таки неловко. Только человек ученый, каковым являетесь вы, может быть так любезен и щедр. Я всегда помню о помощи, которую вы мне оказали в прошлый раз. О ней я говорил Юньфэну. Если же мне посчастливится получить повышение, даю слово, не останусь перед вами в долгу.

– О чем вы беспокоитесь, ваше сиятельство! Даже не напоминайте мне об этом, прошу вас.

Инспектор Цай взял за руку Дун Цзяоэр, и Хань Цзиньчуань, сообразив в чем дело, удалилась в дальние покои к Юэнян.

–

Почему ж ты ушла? – спросила ее хозяйка.

– Он сестрицу Дун позвал, – отвечала, улыбнувшись, Цзиньчуань. – Мне там делать нечего.

Немного погодя Симэнь пожелал гостю спокойной ночи, позвал Лайсина и наказал, чтобы тот вместе с поварами утром же, в пятую стражу, отнес в монастырь Вечного блаженства коробы с кушаньями и закусками, вином и сладостями.

– Его сиятельству проводы будем устраивать, – пояснил он. – Да, смотри не забудь певцов позвать.

– А кто дома останется? – спросил Лайсин. – Ведь завтра у матушки Второй день рождения.

– Пусть Цитун что надо закупит, а готовить могут и повара общей кухни.

Шутун с Дайанем убрали посуду и, взяв кувшин лучшего чаю, отправились в Зимородковый павильон, чтобы угостить инспектора.

В кабинете, тщательно прибранном, стояла приготовленная гостю кровать. Цай обратил внимание на крапленый золотом бамбуковый веер, который держала Дун Цзяоэр. На нем был изображен спокойный ручей, вдоль которого цвели орхидеи.

– Простите за беспокойство, – обратилась к инспектору певица. – Будьте добры, подарите мне стихи на веер.

– О чем же написать? – раздумывал вслух Цай. – А? Посвящу Фее роз, каковою ты прозываешься.

И, охваченный вдохновением, он сел к лампе, взял кисть и написал на веере четверостишие:

Во дворик вечер тишину принес, Взошла луна – в окошке блики света, В тот час внезапно встретил Фею роз Влюбленный гость, в лиловое одетый.

Дун Цзяоэр поспешила поблагодарить Цая Юня, и они легли. Шутун, Дайань и слуги инспектора легли в комнате рядом, но об этом говорить не будем.

Утром инспектор поднес Дун Цзяоэр красный конверт с ляном серебра. Певица пошла в дальние покои и показала вознаграждение Симэню.

– На жалованье живет! – усмехнулся Симэнь. – Где ж ему большие деньги отваливать! И на том спасибо говори.

Он велел Юэнян и остальным женам дать певицам по пять цяней и выпустил в задние ворота. Шутун принес хозяину воды. Симэнь, покончив с утренним туалетом, вышел в большую залу, где им с гостем подали рисовый отвар. Слуги с паланкином и лошадьми ждали инспектора у ворот. Прощаясь с хозяином, гость еще и еще раз благодарил его за гостеприимство.

– Ваше сиятельство, – обратился Симэнь, – будьте добры, попомните, о чем я вас просил вчера. Как только вы прибудете на место, я вам на всякий случай напишу письмо.

– Не утруждайте себя отправкой послания, прошу вас, – уговаривал его инспектор. – Достаточно мне будет записки от слуги, и я сделаю для вас все, что в моих силах.

Они сели на коней и в сопровождении слуг выехали за город в монастырь Вечного Блаженства, где в келье настоятеля их ждал приготовленный Лайсином и поварами прощальный обед. Пели им певцы Ли Мин и У Хуэй. После нескольких чарок Цай поспешно встал. Лошади и паланкины ожидали его у монастырских ворот. Перед его отбытием Симэнь заговорил о Мяо Цине.

– Это мой приятель, – объяснил он. – Здесь было все улажено, но его облыжно обвинил прежний цензор Цзэн, и ордер на арест теперь, должно быть, получен в Янчжоу. Если вы встретитесь с его сиятельством Суном, замолвите за Мяо Цина словцо, очень вас прошу. Буду вам сердечно признателен.

– На этот счет можете не волноваться, – отвечал Цай. – Непременно передам брату Суну, и в случае чего ваш приятель будет выпущен на свободу.

Симэнь кланялся в знак благодарности инспектору.