Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй
Шрифт:
– Замолчи ты, арестантское отродье! – заругалась на него жена. – К девкам шлялся! Зачем же Шутуна брал, разбойник? Небось, слыхал, как его Дайань ругал? Сговорились вы к потаскухам идти, вот до сих пор и пропадали. За серебром, говоришь, ездил? А ну, покажи, где оно.
– Ты свои деньги нашла? – спросила Цзиньлянь.
– Служанка на полу нашла, – отвечала падчерица. – Мне передала.
– Ну и хватит ссориться! – успокаивала их Цзиньлянь. – Я тебе тоже денег дам. И мне купишь пару крапленых платков.
– Зятюшка,
– В Платочном переулке за городом, – объяснил Цзинцзи, – торгует знаменитый Ван. Каких только у него нет платков! Сколько нужно, столько и бери! И крапленые золотом, и отделанные бирюзой. Вам, матушка, какого цвета, с каким узором? Я ведь завтра бы и привез.
– Мне хочется оранжевый, крапленый золотом и бирюзой, – говорила Пинъэр. – С фениксом в цветах.
– Матушка, оранжевый цвет с золотом не идет, – заметил Цзинцзи.
– Это мое дело! – перебила его Пинъэр. – Мне нужно также серебристо-красный шелковый с волнистым узором, отделанный восемью драгоценностями [48]. А еще я хотела бы с отливом, украшенный цветами сезама и золотым краплением.
– А вам какие, матушка Пятая? – спросил Цзинцзи.
– У меня денег нет, – отвечала Цзиньлянь. – Мне и пары хватит. Один бледно-кремовый, крапленый золотом, с тесьмой.
– Вы же не старуха! – перебил ее Цзинцзи. – К чему вам белый?
– А тебе какое дело? – возразила Цзиньлянь. – Может, на случай траура припасаю.
– А еще какой?
– А другой – нежно-лиловый, из сычуаньского сатина, крапленый золотом и отделанный бирюзой. На узорном поле чтобы были изображены слитые сердца, орнамент из сцепленных квадратиков и союз любящих, а по кромке с обеих сторон чтобы зависали жемчужины и восемь драгоценностей.
– Вот это да! – воскликнул Цзинцзи. – Вы, матушка, как торговец тыквенными семечками. Все продал, корзину открыл да как чихнет – сразу всех шелухой обсыпет.
– Что тебе, жить надоело? – заругалась Цзиньлянь. – Кто платит, тот и товар по душе выбирает. Кому что нравится. И не тебе разбирать!
Ли Пинъэр достала из узелка слиток серебра и подала Цзинцзи.
– Отсюда и за матушку Пятую возьмешь, – сказала она.
Цзиньлянь покачала головой.
– Нет, нет, я сама дам, – сказала она.
– Да не все ли равно, сестрица? – говорила Пинъэр. – Зятюшка заодно покупать будет.
– Этого слитка на все ваши платки хватит и еще останется, – сказал Цзинцзи и прикинул серебро на безмене.
Потянуло лян и девять цяней.
– А останется, жене купишь, – сказала Пинъэр.
Падчерица поблагодарила ее поклоном.
– Раз матушка Шестая и тебе покупает, – обратилась к падчерице Цзиньлянь, – вытаскивай свои три цяня. И давайте-ка с мужем тяните жребий: кому угощать, посмотрим. А не хватит денег, матушку Шестую попросите добавить немножко. Завтра, как батюшка уйдет, купите утку, белого вина– и попируем.
–
Она протянула серебро Цзиньлянь, а та передала его Пинъэр. Достали карты, и муж с женой начали игру. Цзиньлянь подсказывала падчерице, и та выиграла у мужа три партии.
Послышался стук в дверь. Прибыл Симэнь. Цзиньлянь и Пинъэр поспешили к себе, а Цзинцзи вышел навстречу хозяину.
– Сюй Четвертый обещал послезавтра вернуть двести пятьдесят лянов, – докладывал Цзинцзи, – а остальные в следующем месяце.
Симэнь был пьян и, выругавшись, направился к Цзиньлянь.
Да,
Если любимого ждешь всей душой, Все пересуды – шум ветра пустой.Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.
ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ВТОРАЯ
Во дворе цветущем яблони
дождевую впитали влагу;
Над тропой в тишине и безветрии
пестроцветные бабочки вьются;
Всюду, всюду гвоздики пышные,
прочь от них не ступить ни шагу;
Временами томные шелесты
Задремавших ив раздаются.
Вот напиток из свежих персиков –
ароматен и розоват он.
Как ни холодно травам в утренник,
а растут зеленей да гуще.
Возвращаются в гнезда ласточки,
и покой за пологом спрятан.
Козодой заплачет так жалобно,
и тоска весенняя пуще!..
Итак, Симэнь Цин пировал у Ся Лунси, когда от цензора Суна принесли подарки. Это польстило Симэню, а Ся Лунси проникся к сослуживцу еще большим уважением. Он запер дверь и неустанно потчевал гостя вплоть до второй ночной стражи.
Цзиньлянь давно сняла головные украшения и распустила напомаженные волосы, а Чуньмэй наказала стелить чистую постель и прохладную циновку. После омовения ароматной водой Цзиньлянь стала поджидать мужа. Он вернулся навеселе. Пока она помогала ему раздеться, Чуньмэй заваривала чай.
Симэнь лег. Рядом с ним на краю кровати сидела, склонив голову, обнаженная Цзиньлянь. Его взор привлекли ее белые пышные бедра, забинтованные ножки размером всего в три вершка, не больше, обутые в ярко-красные ночные туфельки без каблуков. У Симэня вспыхнуло желание; черенок, вздыбившись, радостно подскочил.
– Давай узелок! – сказал Симэнь.
Цзиньлянь достала из-под постели заветный узелок и протянула ему. Приладив пару подпруг, Симэнь заключил Цзиньлянь в свои объятия.