Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй

Автор неизвестен

Тут Боцзюэ с оглушительным криком распахнул дверь и предстал перед любовниками.

– А!.. – кричал он. – Воды скорее! Сцепились, водой не разольешь!

– У, ворвался, как разбойник! – заругалась Гуйцзе. – До чего же напугал!

– Быстрее, говоришь, кончай, да? – начал Боцзюэ. – Легко сказать, да нелегко сделать. Боишься, значит, как бы не увидали? А я вот и увидал. Ладно, кончайте. Я подожду. Я с тобой потом займусь.

– Убирайся сейчас же, сукин сын! – крикнул Симэнь. – Брось дурачиться! Еще слуги увидят.

– Уйду, если потаскушка попросит, как полагается, – заявил Боцзюэ. – А то так заору, что и хозяйки знать будут. Они ж тебя как дочь приняли, приют дали, а ты с хозяином путаешься. Тебе это так не пройдет!

– Ступай, Попрошайка! – крикнула

Гуйцзе.

– Уйду. Поцелую тебя и уйду.

Он привлек к себе певицу, поцеловал и вышел.

– Вот сукин сын! – крикнул ему вслед Симэнь. – И дверь не закрыл.

Боцзюэ вернулся.

– Делай свое дело, сын мой! – приговаривал он, закрывая дверь. – На меня внимания не обращай.

Боцзюэ вышел было в сосновую аллею, но вернулся опять к двери.

– Ты ж мне ароматного чаю обещал, – сказал он.

– Вот сучье отродье! – не выдержал Симэнь. – Да погоди же! Выйду и дам. Отстань!

Боцзюэ расхохотался и ушел.

– Вот противный! Какой нахал! – возмущалась Гуйцзе.

Симэнь с Гуйцзе наслаждались в гроте, должно быть, целую стражу, лакомились красными финиками, прежде чем настал конец утехам.

Тому свидетельством стихи:

Как иволги припрятались за яблочки, Как у бамбука веселятся ласточки,- Художник-мастер все сумел нарисовать; Лишь девичью красу не в силах воссоздать.

Вскоре они поправили одежду и вышли из грота. Гуйцзе залезла к Симэню в рукав, достала целую пригоршню ароматного чая и сунула его себе в рукав. Покрытый испариной Симэнь, тяжело дыша, пошел по нужде к клумбе. Гуйцзе достала из-за пояса зеркальце, поставила его на окно и принялась поправлять волосы, после чего пошла в дальние покои. Симэнь направился к Пинъэр мыть руки.

– Где же ароматный чай? – опять спросил Боцзюэ.

– Ну что ты пристаешь, Попрошайка негодный? – одернул его Симэнь. – Чтоб тебе подавиться!

Симэнь дал ему щепотку чаю.

– Это всего? – не удовлетворился Боцзюэ. – Ну ладно уж. Погоди, я у потаскушки Ли еще выпрошу.

Пока шел разговор, появился Ли Мин и отвесил земной поклон.

– А, Ли Жисинь! – протянул Боцзюэ. – Откуда пожаловал? Не с новостями ли пришел? Как поживаешь?

– Батюшку благодарить надо, – начал певец. – Никто эти дни нас по делу Гуйцзе не беспокоил. Ждем из столицы известий.

– А потаскуха Ци Сян появилась? – спросил Боцзюэ.

– Все у Ванов скрывается, – отвечал Ли Мин. – А Гуйцзе у батюшки спокойно. Кто сюда за ней придет!

– То-то и оно! – поддакивал Боцзюэ. – Нам с дядей Се спасибо должна говорить. Знаешь, сколько нам батюшку пришлось уговаривать. Без наших хлопот где бы ей голову приклонить?!

– Что и говорить! – вторил ему певец. – Без батюшки горя бы хлебнула. На что у нас мамаша, и та ничего бы не сделала.

– Да, у вашей хозяйки, кажется, скоро день рождения? – подхватил Боцзюэ. – Я батюшку подговорю, мы вместе придем ее поздравить.

– Не извольте беспокоиться! – говорил певец. – Как дело уладится, мамаша с Гуйцзе всех вас пригласят.

– Одно другому не мешает. Поздравить лишний раз не помешает, – продолжал свое Боцзюэ и подозвал Ли Мина: – На, выпей за меня чарочку. Я нынче целый день пил, больше не могу.

Ли Мин взял чарку и, встав на колени, выпил до дна. Се Сида велел Циньтуну поднести ему еще.

– Ты, может, есть хочешь? – спросил Боцзюэ. – Вон на столе сладости остались.

Се Сида подал ему блюдо жареной свинины и утку. Певец взял блюда и пошел закусывать. Боцзюэ подхватил палочками полпузанка и сунул ему со словами:

– Сдается мне, ты таких кушаний в этом году и не едал. На, попробуй.

– Ну дай же ему все, что есть, – вмешался Симэнь. – К чему на столе оставлять?

– Ишь какой! – возразил Боцзюэ. – После вина проголодаюсь, сам еще съем. Ведь рыба-то южная. В наших краях в год раз и бывает. В зубах застрянет, потом попробуй понюхай – благоуханье! Отдай – легко сказать. Да такую и при дворе вряд ли пробуют. Только

у брата и доводится лакомиться.

В это время Хуатун внес четыре блюдца – с водяными орехами, каштанами, белыми корнями лотоса и мушмулой. Не успел Симэнь к ним притронуться, как Боцзюэ опрокинул блюдце себе в рукав.

– Мне-то хоть немножко оставь, – сказал Се Сида и высыпал в рукав водяные орехи.

Только корни лотоса остались на столе. Симэнь взял корешок в рот, а остальное отдал Ли Мину. Он наказал Хуатуну принести певцу еще мушмулы, Ли Мин спрятал ее в рукав, чтобы угостить дома мамашу. Полакомившись сладостями, он взял гусли и заиграл.

– Спой «Перила, заросшие пыльником», – заказал Боцзюэ.

Ли Мин настроил струны и запел:

Весною свежи травы у реки, Но умерла душа моя наверно, Лишь пальцы пляшут по перилам нервно, Молчат цветы, безмолвны мотыльки. Терзает грудь огонь былой тоски, И дух весенний больно чувства ранит, А ивы пух кружится утром ранним, И опадают сливы лепестки, В прощальной неге льнут к ним мотыльки. Все как и прежде в побнебесье вечном: Ликует жизнь в кружении беспечном, Лишь мы с тобой отныне далеки. В начале весны мы расстались, И яблони лишь зацвели, Бутоны едва раскрывались, Едва пробуждались шмели. Нежданно в начале недели Горяч стал полуденный сад. Вот лотосы пылко зардели, Гранаты струят аромат. Но ветер влетел, безобразник, С платанов одежды сорвал, Все астры созвал он на праздник, Багряно-златой карнавал. В дворцах – благовонные свечи, В садах – слива в зимнем цвету, Искрятся снежинки под вечер… Так годы скользят в пустоту. Зимою сменяется лето, Досадой – сердечная боль. Один-одинешенек где-то Томится возлюбленный мой. Поначалу – радость встречи; Вздохи тяжкие – потом. Все любовники беспечны На рассвете молодом. Весны в поцелуях спешных Растранжирим в пух и прах. Только в сумерках кромешных – Сожаленье, стыд и страх. Долгой ночкою постылой В одиночку пьем вино. Лишь во сне теперь, мой милый, Нам свиданье суждено.

На мотив «Коробейника»:

Скорей бы свадьбы день настал, Сбылось бы все, о чем мечтал, Ведь мне завещано судьбой Дожить до старости с тобой.

Заключительная ария на мотив « Миром и покоем упоен»:

Мне клялся юноша беспечно: «В любви сольемся мы навечно, Устроим счастья пышный пир, Ты – мой единственный кумир! Под пологом любви сердца Пусть бьются рядом без конца!» Я, легковерная, отныне Страдаю горько – сердце стынет.