Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй
Шрифт:
Целое утро принимал императорский наставник шедших с поздравлениями военных и гражданских лиц и каждому вручал приглашение на один из приемов, которые начинались со следующего дня. Первыми были приглашены императорские родственники и придворные смотрители; на другой день – начальники палат, высшие сановники и правители; наконец, на третий день – все остальные, более низкие чиновники как столичные, так и с мест. Лишь Симэнь, как прибывший издалека с такими щедрыми подарками, удостоился особого внимания Цай Цзина и был принят отдельно на день раньше всех остальных.
Когда
– Прошу вас, батюшка! – то и дело повторял Симэнь, почтительно уступая дорогу и все время стараясь идти сзади Цай Цзина.
– Хочу выразить вам искреннюю признательность за щедрые дары, – заговорил императорский наставник, когда Симэнь с благоговейным трепетом переступил порог. – Присаживайтесь после тягот дальнего пути.
– Всей моей жизнью я обязан только вам, батюшка, вашей безграничной милости, – заверял его Симэнь. – А ничтожные подношения не стоят и упоминания.
Они задушевно беседовали и шутили, как отец с сыном. Заиграли на своих инструментах красавицы-девы, и лакеи наполнили кубки вином. Цай Цзин хотел было поднести кубок Симэню, но тот долго не решался его принять, потом осушил стоя. Заняв свое место, Симэнь велел Шутуну достать золотой кубок в форме персикового цветка, наполнил его до самых краев и поднес императорскому наставнику.
– Желаю вам здравствовать, батюшка, целую тысячу лет! – сказал он, преклонив колени.
– Встань, сын мой! – сказал польщенный Цай Цзин и, взяв кубок, осушил его до дна.
Симэнь встал и вернулся на свое место, но не будем говорить подробно, какие яства подавались на роскошном пиру у наставника императора и о чем говорили. Симэнь пропировал до самых сумерек, потом раздал узелки с чаевыми лакеям и слугам и стал откланиваться.
– Прошу меня простить, батюшка, – говорил Симэнь. – Задержал я вас. Примите нижайший поклон и глубокую благодарность. Больше не посмею отвлекать вас от великих дел ваших.
С этими словами Симэнь вышел из дворца императорского наставника и направился на отдых к дворецкому Чжаю.
На другой день Симэнь решил нанести визит богачу Мяо. Целый день разыскивал его по всей столице Дайань. А остановился Мяо Цин прямо за императорским дворцом в доме придворного смотрителя Ли. Дайань передал привратнику визитную карточку, и богач Мяо сам вышел навстречу Симэню.
– А я как раз один скучаю, – говорил Мяо Цин. – Только думал, чтоб, мол, пришел задушевный друг, поговорили бы, а вы как раз и пожаловали! Кстати! Очень кстати!
Мяо Цин устроил Симэню целый пир, и как гость ни отказывался, ему пришлось остаться. Стол ломился от обилия яств, перечислять которые нет никакой возможности.
Усладить пирующих вышли два молоденьких певца, красавцы собой.
– Мои вон истуканы, – указывая в сторону Дайаня, Циньтуна, Шутуна и Хуатуна, говорил Симэнь, когда певцы спели несколько арий, – только пить да есть умеют. То ли дело ваши певцы! Молодцы!
– А я боялся, не угодят вам, сударь, – заметил, улыбаясь, Мяо Цин. – Если они вам по душе, я бы мог вам их
– Я б не решился отбирать у вас лучших, – благодарил хозяина Симэнь.
Он засиделся у Мяо Цина допоздна, потом распрощался и пошел ночевать к Чжай Цяню.
Придворные смотрители и другие сановники засыпали Симэня приглашениями на пиры. В столице пришлось задержаться дней на девять. Симэню хотелось стрелой лететь домой, и Дайаню было велено собирать вещи. Однако Чжай Цянь никак не желал расставаться с дорогим гостем и упросил его провести еще вечер за пиршественным столом. Оба так коротко сошлись, так друг к другу привязались, словно состояли в самом близком родстве.
На другой день Симэнь встал рано утром и, простившись с хозяином, отбыл домой, в Шаньдун. По дороге приходилось и ночевать в лодке, и питаться прямо на ветру, но не о том пойдет речь.
Между тем после отъезда Симэня в столицу жены его, с нетерпением ожидая мужа, гулять почти не выходили, а больше сидели за рукоделием дома. Только Цзиньлянь продолжала рядиться, цвела и блистала. Окруженная толпою служанок, она рисовалась и кокетничала, то затевала игру на пальцах, то садилась за домино. Она и болтала, и шутила, словом, бурное веселье ее не знало предела. А до чего громко хохотала на виду у всех! Стоило ей только вспомнить о зяте Цзинцзи, как сердце начинало учащенно биться, она принималась тяжело вздыхать и, подперев руками лицо, как глупая, устремляла взор в одну точку. Она все время ждала Цзинцзи, жаждала свиданья. Но Цзинцзи едва управлялся в лавке, а когда выдавалась свободная минута, сейчас же шел к ней. Увы! Ее постоянно окружали служанки. Они-то и мешали встрече. Так и бегал он взад-вперед, как муравей по раскаленной сковородке.
Однажды стояла теплая погода. Дул приятный ветерок. Умастив себя мускусом и стираксом [20], Цзиньлянь обошла крытую галерею и направилась прямо к гроту. Цзинцзи был занят в лавке. Она оглядела все кругом и, вернувшись ни с чем, взяла кисть, тяжело вздохнула и набросала послание.
– Ступай зятю Чэню передай, – сказала она Чуньмэй, протягивая запечатанный конверт.
Чэнь Цзинцзи вскрыл конверт и стал читать. Это был романс. Цзинцзи пробежал его до конца и, бросив лавку, помчался в сторону крытой галереи. Они встретились. Цзиньлянь, как голодающий, завидевший арбузную корку, бросилась в объятия к Цзинцзи и, ласкаясь, осыпала его поцелуями.
– Ах ты арестант! – говорила она, перебивая слова поцелуями. – Жить тебе, видать, надоело, изменник! С того дня, как нас увидала Сяоюй, исчез и не показываешься. Батюшка уехал, я одна скучаю, в слезах по тебе тоскую. Неужели у тебя нет ни стыда ни совести, а? Подумать только, до чего ж ты бессердечный! Скрылся и ладно! А я до сих пор тебя забыть не могу. Да, видать, понадеялась, глупая баба, а он давно изменил. Я для тебя ничто, так ведь?
Цзиньлянь подняла голову и увидела невдалеке Юйлоу. Та бросила в их сторону короткий взгляд. Цзиньлянь поспешно оттолкнула Цзинцзи. Он чуть не упал. Любовники тотчас же разбежались в разные стороны, но не о том пойдет речь.