Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (???)

Автор неизвестен

Ли Пинъэр не выдержала и рассмеялась.

– У вас ключ, матушка? – обратился к ней Цзинцзи. – Отдайте, прошу вас.

– Чего тут смешного, сестрица! – вмешалась Цзиньлянь. – Можно подумать, что мы и в самом деле нашли его ключи.

Расстроенный Цзинцзи метался по комнате, как осел, крутящий мельничный жернов. Взглянув в сторону Цзиньлянь, он вдруг заметил торчащий из-под нее шнурок от ключа.

– А это что? – воскликнул он и протянул руку, но Цзиньлянь поспешно спрятала ключ в рукав.

– Как он мог ко мне попасть? – наиграно удивилась она.

Цзинцзи пришел в отчаяние и напоминал цыпленка, который протягивает ноги еще до того, как над ним занесут нож.

– Ты, говорят, хорошо поешь? – сказала Цзиньлянь. – Приказчиков в лавке услаждаешь, а нас не хочешь? Споешь своей бабушке и матушке Шестой четыре новых песни, тогда ключ получишь, а откажешься, хоть

на белую пагоду вспрыгни, все равно не дам.

– Вы, матушка, готовы у человека все нутро вывернуть, – говорил Цзинцзи. – Кто же вам сказал, что я песни пою?

– Ах, ты опять будешь зубы заговаривать?! – набросилась на него Цзиньлянь. – По-твоему, в Нанкине Шэнь Миллионщик припеваючи живет, а в Пекине дерево сохнет-гниет, да? А ведь как за деревом тень, так за человеком слава.

– Ладно уж, спою, не погибать же в самом деле! – согласился выведенный из себя Цзинцзи. – Когда с ножом к горлу лезут, целую сотню споешь.

– Ах ты, болтун, чтоб тебе ни дна, ни покрышки! – заругалась Цзиньлянь и наполнила всем чарки. – Вот выпей и стыд потеряешь, петь будет ловчее.

– Нет уж, лучше спою, а потом выпью, – отозвался Цзинцзи. – Я спою о цветах и плодах на мотив «Овечка с горного склона»:

В саду первый раз повстречала тебя я,В цветущих деревьях весеннего рая.Среди абрикосов желанных сгорая,Нефритовой сливой[3] тебя приняла я.Но люди судачили: пьешь ты, гуляешь;Как шмель в цветнике изумрудном[4] порхаешь,И слезы помчались солёным потоком,О скудном душой и тигрино жестоком.Вдогонку послала двух персиков-слуг,Но ты под хурмою – тебе недосуг.Забыл ты меня, и напрасны старанья,Краснел хохолок журавля от страданья[5].Обрезала пряди, плакучая ива.«Рехнулась совсем!», – ты заметил глумливо.Бесстыжий развратник! Насильник-гурман!Тебе не забуду я подлый обман.На высохших ветках тоскливо молила:Да будет мне домом сырая могила.Промчались три осени. Мне интересноК кому ты теперь прижимаешься тесно.

И далее:

За ширмой из пятнистого бамбука[6]Стоит твоя забытая подруга,Как хризантема пышная в цвету.Поют беспечно птицы на лету…Вдруг… двум сорокам[7] верить ли с испуга?Ужели гость желанный с юга.Послала я форзицию[8] любви.Найти тебя, мой херувим,Пришел ли ты, еще страшусь поверить,Вот дереза[9] приветствует у двери,Мне нарядиться не успеть теперь,И, сжавши розу, я открыла дверь.Слюны моей сирени ароматы,На шпильках – разноцветные агаты,Хуннян-цветок[10] тебя, не торопясь,Ввела в опочивальню, юный князь.В игре под персиком янтарным,Тебе цветком я буду парным[11].Кувшинкой золотой в рукеПод лотосом на стебельке[12].Как яростно стремились мы друг к другу!Зачем же астру, жалкую прислугу,Послал цветок граната передать[13]И к розам на кусту[14] прилип опять?

Цзинцзи кончил петь и опять стал просить у Цзиньлянь ключ:

– Матушка, отдайте ключ. Приказчики, наверно, заждались, и батюшка того и гляди пожалует.

– Ишь, какой хороший! – отвечала Цзиньлянь. – Ловко у тебя язык подвешен. Вот обожди, пусть только батюшка

спросит, скажу: напивается, мол, неизвестно где, и ключи теряет, а потом у меня в комнате ищет.

– Ну что вы! – взмолился Цэинцзи. – Вам бы, матушка, только палачом-мучителем служить.

– Да отдай ты ему! – уговаривали Цзиньлянь матушка Пань и Пинъэр.

– Скажи спасибо бабушке с матушкой, – наконец вроде бы согласилась Цзиньлянь, – а то заставила бы тебя петь до самого заката. Наговорил с три короба: сто, мол, спою, двести, а сам две пропел и крылья расправил. Только улететь тебе не придется.

– Про запас есть у меня две песенки, дорогого стоят, – проговорил Цзинцзи, – на мотив «Овечки с горного склона». Могу в знак моего сыновнего послушания усладить ваш слух, матушка.

И он запел:

Уж месяц слезами умыта.Брат милый, когда ты придешь?Тобой, золотым позабыта,Цена мне теперь — медный грош.Меня неразорванной девкойТы взял, необузданный зверь,Теперь, возгордившись, с издёвкойПрезрел мою жалкую дверь.Не выкупил тело из клетки,Отбросил под звон медяков.Мне мамкиной алчущей плёткиНе сбросить постыдных оков.Вновь путь освещаю полночныйВ надежде потешным огнем.Напрасно – мой ангел порочныйНе вспомнит ни ночью, ни днем.Увяла, осунулась с горя,И губы искусаны в кровь,И эхо, без устали вторя,Всё кличет тебя вновь и вновь.А сластолюбивая ведьмаТоргуется мной задарма.Дырявых монеток плети[15]Ее набивают карман.

И далее:

Сестрица быть хотела знатной,Одеть себя в парчу и злато,А я влюбился сгорячаИ ей молился при свечах.Вновь душу мне не заморочишь?С мамашкой алчною уймись!Легка, как вязовый листочек,Бездушна, как сухая кисть.Тебя, как старую монету,Всяк норовит скорее сбыть –Сплошная дырка – тела нету,Тебе бы палку раздобыть!Злословя сальными губами,Твой зад раздели догола,В ущельях тискают, капают, —Кому себя ты раздала!Любимая, тебя завертятИ в глину липкую сотрут.Тебе теперь до самой смертиНе отыскать любви приют.Мне, злату яркому, негожеМешаться с комом нечистот –Он блеск мой мигом уничтожит,И ценность тут же упадет.

Цзинцзи умолк. Цзиньлянь хотела было попросить Чуньмэй наполнить ему чару, но тут появилась Юэнян. Заметив на каменной террасе кормилицу Жуи с Гуаньгэ на руках, она обратилась к ней с укором:

– Ребенку чуть полегчало, а ты, сукина дочь, скорее на ветер выносишь?! А ну, ступай сейчас же домой!

– Кто это там говорит? – спросила Цзиньлянь.

– Матушка Старшая пришла, – ответила Сючунь.

Цзинцзи схватил ключ и стремглав бросился из комнаты. Женщины вышли навстречу Юэнян.

– А зять Чэнь зачем сюда приходил? – спросила она.

– Сестрица Ли устроила угощение, нас пригласила, – говорила Цзиньлянь. – Зять Чэнь за одеждой заходил, ему тоже чарку налили. Присаживайтесь, сестрица! Вино такое сладкое! Выпейте чарочку!

– Нет, благодарю, – отказалась Юэнян. – Старшая невестка У и золовка Ян домой собираются. А я вспомнила о ребенке. Дай, думаю, пойду посмотрю. – Она обернулась к Пинъэр: – Ребенка на ветру держат, а тебе и дела нет! Не зря же тетушка Лю говорила, что он простужен!

– Мы тут матушку Пань угощали, – оправдывалась Пинъэр. – Мне ж в голову не пришло, чтобы эта негодница вынесла ребенка на ветер.