Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (???)

Автор неизвестен

– Какие, матушка, слуги? – спрашивал Дайань. – Кто оповещает о трауре, кто жертвенную бумагу возжигает, кто закупки делает. И Ван Цзина за погребальным гонгом к свату Чжану послали. Я один во всем доме остался.

– Ну, а Шутуна не можешь позвать? – говорила хозяйка. – Или он, рабское отродье, на кухню сходить считает для себя унизительным?

– Шутун и Хуатун к покойной матушке приставлены, – объяснял Дайань. – Один бьет в гонг, а другой возжигает благовония и жертвенную бумагу. Чуньхуна батюшка тоже отправил. Он с приказчиком Бэнем пошел

шелк менять. Батюшка распорядился на траур взять по шесть цяней за кусок.

– По-моему, и за пять цяней вполне сошел бы, – заметила Юэнян. – К чему еще менять? Ну, нечего время тянуть! Возьми Хуатуна и скорей кушанья подавайте.

Дайань с Хуатуном расставили на большом столе блюда и чашки, и гости принялись за трапезу.

Появился Пинъань с визитной карточкой в руке.

– Его сиятельство господин Ся прислали три смены караула из управы, – объявил он. – Посыльный ждет ответа.

Симэнь пошел поглядеть караульных, а слуге велел наградить посыльного тремя цянями серебра и письменно поблагодарить Ся Лунси.

– Передай мою благодарность батюшке Ся, – наказал посыльному Симэнь, вручая ответную карточку.

После трапезы посуду убрали. Тут явился Лайбао с живописцем Ханем. Симэнь должным образом приветствовал художника.

– Простите, что побеспокоил вас, сударь, – начал Симэнь. – Мне хотелось бы иметь портрет усопшей.

– Понимаю, – отвечал Хань.

– Медлить нельзя, – заметил шурин У Старший. – Облик усопшей может исказиться.

– Не волнуйтесь! – заверил его художник. – Я напишу и не глядя на усопшую.

Они сели пить чай. Вошел Пинъань.

– Шурин Хуа Старший пожаловали из загорода, – объявил он.

Симэнь проводил Хуа Цзыю к усопшей, и оба заплакали. После поклонов шурин Хуа присоединился к остальным.

– В котором часу ее не стало? – спросил Хуа.

– Как раз в послеполуночный час чоу, – отвечал Симэнь. – Перед самой кончиной мы с ней долго разговаривали. Только горничные забылись, она испустила дух.

Слуга художника взял в руки палитру. Хань стал доставать из рукава кисти и краски.

– Пора бы вам, зятюшка, писать портрет, – сказал Хуа Цзыю.

– Непременно! – воскликнул Симэнь. – Я так ее любил! Обязательно надо сохранить на память ее образ.

Хозяин распорядился, чтобы жены удалились из залы, и, когда подняли полог, ввел к покойнице художника, шурина Хуа Старшего и остальных. Живописец приоткрыл покров, окропил святою водой голову, руки и ноги покойной и сосредоточил на ней свой взор. Ли Пинъэр была покрыта черным платком. Несмотря на длительный недуг, она лежала как живая. Выражение бледного лица нисколько не изменилось, а губы, казалось, чуть-чуть алели. Симэнь не мог удержаться и зарыдал.

Лайбао с Циньтуном держали палитру и краски. Хань сразу же уловил черты усопшей, и гости, окружив художника плотным кольцом, следили за каждым его мазком.

– Сейчас у нее болезненный вид, – говорил Боцзюэ. – Поглядели бы вы, сударь, какая она была в добром здравии. Полная, интересная –

словом, красавица!

– Вы мне не говорите, почтеннейший, – отозвался живописец. – Я хорошо помню сударыню. – Хань обернулся к Симэню: – Позвольте вас спросить. Это ведь та самая сударыня, которую я имел удовольствие лицезреть первого дня в пятой луне на молитве в храме Бога Восточной горы?

– Она самая, – отвечал Симэнь. – Тогда она была совсем здоровой. Прошу вас, сударь, вложить весь талант. Я б хотел иметь большой портрет-свиток в рост и поясной. Его я повесил бы рядом с поминальной дщицей. Я одарю вас, сударь, куском атласа и десятью лянами серебра.

– Постараюсь, почтеннейший сударь, сделаю все, что только могу, – заверил его Хань.

Немного погодя поясной портрет был готов. Да, с портрета глядела красавица, нефритовое изваянье, прелестный и нежнейший цветок, источающий дивное благоухание. Художник показал его собравшимся. Симэнь полюбовался портретом и велел Дайаню показать его хозяйкам в дальних покоях.

– Что они скажут, – говорил он. – Если что не так, можно будет исправить.

Дайань унес портрет.

– Батюшка просит посмотреть портрет матушки Шестой, – обратился он к Юэнян. – Может, подправить? Живописец Хань ждет.

– Это что еще за затея? – удивилась Юэнян. – Где теперь умершая, никому не известно. А тут портрет пишут.

– А где у нее дети? – вставила Цзиньлянь. – Кто ж портрету и поклоняться-то будет? Тогда пусть и нас всех нарисует, когда на тот свет пойдем.

Портрет заинтересовал Мэн Юйлоу и Ли Цзяоэр.

– Матушка, поглядите-ка! – говорили они. – Сестрица Ли как живая. Она в добром здравии такая была. И как одета! Только губы слишком тонкие вышли.

– И левая бровь низковата, – заметила Юэнян. – Уголки бровей у нее были больше изогнуты. Но как все-таки живописец верно воспроизвел сестрицу!

– Он матушку в храме видел, вот и написал по памяти, – объяснил Дайань.

Тут вошел Ван Цзин.

– Батюшка Цяо пожаловали, – объявил он. – Просят портрет показать.

Дайань понес портрет в переднюю постройку.

– Губы, говорят, слишком тонкие получились, – сказал он художнику. – И левая бровь низковата, а уголки бровей должны быть больше загнуты.

– Это пустяки! – воскликнул Хань и тотчас же подправил губы и брови.

– Прекрасный портрет! Сватьюшка как живая! – говорил сват Цяо. – Только дыханья не хватает.

Симэнь остался доволен и во время угощения живописца поднес ему три чарки вина. На лаковом подносе Ханю вынесли кусок атласу и десять лянов серебра.

– Я попросил бы вас побыстрее завершить поясной портрет, чтобы повесить у гроба, – наказывал художнику Симэнь,– а большой – к похоронам. Сделайте оба портрета на цветастом набивном шелку зеленого цвета. Украсьте прическу диадемой, жемчугами и перьями зимородка. Оденьте в отделанную золотом ярко-красную накидку и цветастую юбку. А наконечники на валиках обоих слитков поставьте из слоновой кости.