Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (???)
Шрифт:
– Не могли бы вы сказать, где здесь могила недавно погребенной молодой женщины из дома столичного воеводы? — спросил он.
– Сестры младшей супруги нашего попечителя? — уточнил настоятель. — За храмом под тополем.
С жертвенными принадлежностями и деньгами Цзинцзи пошел не к гробу отца, а к могиле Цзиньлянь, чтобы почтить покойную и возжечь жертвенные деньги.
– Дорогая моя! — с плачем говорил Цзинцзи. — Твой брат Чэнь Цзинцзи с благоговением возжигает связку денег. Будь покойна, когда тебе хорошо, но станет трудно, воспользуйся деньгами.
Потом он вошел в храм и предстал перед гробом
Двадцатого все прибыли в монастырь на панихиду, потом выбрали благоприятный день для выноса. После погребения в семейном склепе семья вернулась домой. Однако не будем говорить, как потом жили мать и сын.
Расскажем про У Юэнян. Однажды — дело было в первых числах второй луны — погода стояла теплая, и Мэн Юйлоу, Сунь Сюээ, Симэнь Старшая и Сяоюй вышли к воротам поглядеть на мчавшиеся мимо экипажи, всадников и шумные вереницы народа. Тут их внимание привлекла толпа мужчин и женщин, следовавшая за буддийским монахом — огромного роста толстяком. На макушке у него красовалась бронзовая корона с изображениями трех почитаемых будд[6]. В оранжевой рясе-кашье с нарукавниками на голых предплечьях, он нес притороченными к телу несколько больших древоподобных подсвечников. Босые ноги его по щиколотку утопали в грязи. Себя он называл странствующим монахом, принявшим постриг у алтаря-мандалы на Пятигорье[7].
– Прибыл в эти места для сбора подаяний на сооружение обители Будды, — пояснял он.
Вот как в свое время воспели его достоинства современники:
Погруженный в медитацию, он неподвижно сидит. Будды Закон разъясняет и проповедует Священное Писание. Расправлены плечи, страданья подвига отражены во взоре. Он обликом и позой не уступит Будде. Из веры ловко пропитанье извлекает. Порядки обители святой блюдет. Днем посохом стучит и звенит в колокольцы. А ночью темной мечет копье, играет булавой. Пред домом иной раз поклоны отбивает лысою башкой. Когда проголодается, среди улицы орет: «Мир призрачен, жизнь иллюзорна. Никто из живых не избежит могилы! Одни уходят, придут другие. Придут одни, другие уйдут. Но кого и когда ввели в Западный край[8]?!»
Увидев у ворот Юэнян и остальных женщин, монах подошел и приветствовал их.
– О почтеннейшие покровительницы, бодхисаттвы в миру[9]! — обратился к ним инок. — Живущие в роскошных дворцах и хоромах, вы стали первозванными избранницами схода под деревом с драконьими цветами[10]. Я, бедный инок, пришедший с Пятигорья. Собираю доброхотные пожертвования на возведение обители Высоких Подвигов Десяти Владык и Трех Сокровищ Учения[11]. Уповаю на бодхисаттв-благодетелей со всех десяти концов света[12], кои щедро сеют на ниве добродетели, жертвуют свои сбережения на великие дела, творят добро, за которое воздастся в грядущей жизни. А бедный инок всего лишь странник.
Выслушала
– Ступай принеси из спальни монашескую шапку, пару туфель, связку медяков и меру риса, — наказала она.
Юэнян, надобно сказать, всегда охотно привечала послушников Будды — и трапезы устраивала, и на монастыри жертвовала. На досуге с усердием отдавалась шитью монашьих шапок и туфель, чтобы при случае одарить иноков.
Сяоюй вынесла, что просили.
– Кликни наставника и отдай ему, — сказала Юэнян.
– Эй ты, монах! — не без кокетства позвала горничная. — Гляди, сколько тебе всего жертвует госпожа! Чего стоишь, как осел? Поди да в ноги поклонись благодетельнице.
– Ах ты, греховодница паршивая! — заругалась на нее хозяйка. — Ведь это же инок, ученик Будды! Как ты смеешь, вонючка несчастная, поносить его, не имея к тому ни причины, ни повода?! Не будет тебе счастья, негодница, а беду на свою голову накличешь.
– А чего он, матушка, на меня глаза-то пялит, разбойник? — засмеялась Сяоюй. — С головы до ног оглядывает.
Монах обеими руками принял подношения.
– Премного вам благодарен, милосердные бодхисаттвы, за ваши подаяния, — проговорил он, кланяясь.
– Вот невежа, этот лысый болван! — возмутилась Сяоюй. — Нас вон сколько, а он двумя поклонами отделался. Почему мне не поклонился?
– Хватит тебе глупости-то болтать, паршивка! — опять одернула ее Юэнян. — Он же из сыновей Будды и не обязан раскланиваться.
– Матушка! — не унималась горничная. — Если он сын Будды, кто ж тогда дочери Будды?
– Монахини — вот кто.
– Значит, и мать Сюэ, и мать Ван, и Старшая наставница, да? Они дочери, а кто ж зятья Будды?
– Будь ты неладна, блудница! — Юэнян не выдержала и рассмеялась. — Дай только волю, язык у тебя так и чешется сказать что-нибудь непристойное.
– Вы, матушка, только и знаете меня ругать, а лысый разбойник с меня глаз не спускает. Вон как зенки таращит!
– Приглянулась ты ему, должно быть, — заметила Юйлоу. — Он тебя от забот мирских хочет избавить, вот и приглядывается, как бы взять.
– Я бы пошла, только взял бы! — отвечала Сяоюй.
Женщины рассмеялись.
– Болтушка! — проговорила Юэнян. — Над монахами потешиться да над Буддой покощунствовать — это ты умеешь.
Монах поднял голову, на макушке которой возвышались три почитаемых будды, выпрямился и пошел.
– Меня одергиваете, матушка, а видали, как он опять в меня глазищами вперился? — спросила горничная.
Вот стихи, говорящие о доброхотном пожертвовании Юэнян:
Живя вдовоючтите заповедь.И головоютихо за полночьна горизонтеища луну,не опозорьтезвёзд седину.Пусть не коснутсявас облака,Пускай вернутсяв свой балаган.С ветрами бойки,резвы они,и так не стойки,так не верны.