Цветы тьмы
Шрифт:
– Сердце мне подсказывает, что тебе нужен коньяк. Только в горах, где мы будем сами по себе и никто не будет нам угрожать, ты сможешь пить, сколько твоей душе будет угодно.
– Ты Марьяну понимаешь и любишь ее, – говорит она и спешит его обнять.
Каждый раз, что Марьяна решает оставить заведение, случается что-то, что ее задерживает. Несколько дней назад Паула потеряла сознание и попала в больницу. Ее состояние ухудшилось, а мадам отказалась платить за пребывание в больнице. Больница со своей стороны пригрозила перевести бедняжку в богадельню, где брошенные люди быстро угасают. И тогда устроили всеобщую мобилизацию. Все заговорили о спасении Паулы как о святом деле. Собрали деньги и украшения, и настал великий
Но в тот же день Пауле стало хуже, и следующей ночью она умерла. Печаль и беспомощность обуяли обитательниц заведения, но не было слышно обвинений или призывов к бунту.
– Паулы не стало оттого, что мы не обращали внимания на ее боли, а когда мы спохватились, было уже поздно. Человек не отличается от животного, он живет только во имя себя самого, – говорила Марьяна с ужаснувшей Хуго холодной деловитостью.
Он уже обратил внимание, что, когда Марьяна говорит о Боге и его Мессии, она строит предложения в отрицательном смысле: „Бог не любит Марьяну. Если б любил ее, то не мучал бы ее, а указал бы ей верную дорогу“. Еще чаще от нее слышно: „Марьяна этого заслуживает. На всех путях своих непокорна она – так священник говорит“. И еще фраза: „Я не умела любить своих родителей, как Бог велит, и пристрастилась к сомнительным удовольствиям. Вот и получаю по заслугам. Бог все видит и все слышит и карает человека по деяниям его. На мне лежит груз прегрешений. Я еще не получила и десятой доли того, чего заслуживаю“.
Раз он слышал, как она говорила: „Иисусе, забери меня к себе, опостылела мне эта жизнь“. Но когда гости хорошо с ней обращаются, дают ей несколько купюр или коробку конфет, она забывает о своих несчастьях, намывается, накрашивается, надевает цветастое платье и туфли на каблуках, гордо становится посреди комнаты и спрашивает:
– Ну, как я выгляжу?
– Ты великолепна, – отпускает ей комплимент Ху го.
– Нельзя слишком много жаловаться, не все так уж черно, – говорит она спокойным тоном.
Когда Марьяна довольна, Хуго тоже выбирается из своей раковины, и мир его расширяется.
Когда последний из гостей выходит из комнаты, она остается в постели и погружается в глубокий сон. Иногда она спит до самых сумерек. Хуго мучается от голода, но старается не мешать ей. Когда она просыпается, то спешит принести ему горячей еды, извиняется и выговаривает сама себе:
– Я забыла своего возлюбленного. Отхлестать меня следует.
В один из дней она сказала ему:
– Когда мы вместе будем в уединенном месте, оно будет по-другому. Я должна набраться сил. Мне требуется небольшой толчок, и я вспорхну вместе с тобой. Не печалься, Хуго, мы это сделаем, и самым прекрасным образом. Природа для Марьяны – самое подходящее место. Люди выводят меня из себя. Трудно мне переносить их лицемерие и жестокость. Я птиц люблю, готова за них жизнь отдать. Птичка, клюющая с твоей руки хлебные крошки, это часть Всевышнего, и ты сам на миг становишься невесомым и готов взлететь вместе с ней.
Так сказала она и сразу умолкла. Для Хуго было ясно, что слова эти не ее собственные, а кто-то вложил их ей в уста.
Так проходили дни. Свой двенадцатый день рождения Хуго отпраздновал вместе с Марьяной. Она сделала несколько глотков из бутылки и объявила:
– Сегодня ты наконец-то достиг зрелости. Сегодня ты мужчина, но не такой, как все прочие мужчины. Ты в отличие от них будешь джентльменом, щедрым и верным ко всем тем, кто тебя любит. Помни, природа наградила тебя нужным ростом, привлекательной внешностью
В последние дни Хуго ощущает в своем теле возбуждение, а когда Марьяна обнимает его, удовольствие усиливается. Хуго кажется, что об этом ощущении нельзя говорить вслух, но когда он лежит в Марьяниной постели в ее объятиях, он позволяет себе целовать ее в шею.
– Что со мной происходит? – сорвались слова у него с языка.
– Ты повзрослел, теперь ты мужчина, и еще немного – поймешь кое-что из тайн жизни.
Он уже заметил, что теперь Марьяна поглядывает на него с некоей улыбкой, и всякий раз, что он рядом с ней, она протягивает к нему обе руки и обнимает его.
Дни траура по Пауле еще не минули. В коридоре и в комнатах говорили о матери, попросившей, чтобы ее похоронили рядом с дочерью, о бывшем муже, который так напился, что расцарапал себе лицо и орал:
– Сволочь я, никчемный человек, нету меня хуже. Был у меня дар небес, а я не сумел уберечь ее. В аду будут меня жарить, и поделом мне, и нечего меня жалеть.
Но больше всего судачат о ее похоронах. Завидев товарок, пришедших проводить ее в мир истинный, священник возвысил голос и призвал:
– Вернитесь, блудные дочери, к Отцу вашему небесному. Ведома Господу душа человека и ветреность его. Господь, в отличие от человека, милосерден. Возвратитесь же к Нему еще сегодня.
Смерть Паулы оставила неизгладимое впечатление. По разным поводам упоминают ее имя, рассказывают о ее преданности своей матери и все время возвращаются к ее смертельной болезни. Хуго слушает, и перед его глазами предстает кладбище с его многочисленными крестами, а в ушах стоят горестные крики.
Той же ночью ему приснился сон о его последнем дне рождения дома, об Анне и Отто, о маме, из последних сил старавшейся развеселить гостей, о чьем-то отце с аккордеоном, одетом в тяжелое пальто и пытавшемся извлечь из инструмента звуки, которые тот никак не желал издавать. Гости не сидели, как обычно принято, а стояли с чашками чая в руках. Мама переходила от одного к другому и извинялась. На минуту показалось, что это не день рождения вовсе, а молчаливое собрание, на котором все ждут, когда кто-нибудь откроет рот со словами древней молитвы. Но никто не выступал, и никто не молился. Люди лишь глядели друг на друга, не зная, увидятся ли снова.
Холод пробудил Хуго ото сна. Было тихо. Из Марьяниной комнаты доносилось дружелюбное бормотание. На этот раз он не ревновал и не злился. Грусть от того, что он далеко от дома и от родителей, была сильнее ревности и жгла его изнутри. Только когда он поднялся на ноги и встал возле щелей, слезы покатились у него из глаз.
Марьяна не любит, когда он плачет. Она уже укоряла его: „Мужчина не плачет. Плачут только дети и женщины“. С того времени он перестал плакать, но иногда плач оказывался сильнее его.
Ближе к утру он услышал, как одна из женщин говорит сторожу:
– Сегодня ночью поймали много евреев, их нашли в одном из подвалов и приказали ползти по дороге. А кто не полз, в того стреляли.
– Мы думали, что евреев больше не осталось, – сказал сторож безразличным голосом.
– Есть еще много, они прячутся.
– Ничего им не поможет.
– Человек борется за свою жизнь, пока душа в нем теплится.
– Евреи чересчур любят жизнь, – сказал сторож стальным голосом.