Цветы в Пустоте
Шрифт:
— Не нужно тебе этого знать, юноша, — ответила вместо него старушка. — Поверь мне, старой перечнице — не нужно, и всё тут. Тебе так самому спокойнее будет. И с этим молодым человеком не разговаривай, тебе правильно сказали. Только беду накличешь.
Сильвенио не стал их разубеждать и, достав перо из кармана, опять начал крутить его в пальцах. Со скуки он пересчитал все мелкие ворсинки и поиграл с полученным числом, возводя его в разные степени, умножая и распределяя по уравнениям. Перо было гладкое, лоснящееся, удивительным образом совсем не подходившее старому облезлому ворону, словно бы и не принадлежало ему вовсе. Трогать его было приятно, и Сильвенио, помимо математических подсчётов, некоторое время развлекался тем, что проверял чувствительность своих ладоней, попеременно их щекоча кончиком пёрышка. Небо в очередной раз прохудилось
— Не трогал бы эту пакость, юноша, — взялась за своё старушка. — Она с собой несчастья несёт. Выброси лучше за борт, от греха подальше.
— Почему? — он непонимающе моргнул. — Что плохого в этой вещице? Это перо всего лишь упало с крыла ворона.
— Вороны — к несчастью, — заметила старушка тихо.
Сильвенио пожал плечами и последовал её совету, выбросив перо. Сам он к таким суевериям не был склонен, но беспокоить других пассажиров не хотел, да и перо успело ему наскучить. Тишина, только того и ждавшая, с готовностью накрыла лодку своим прозрачным колпаком. Пейзаж всё так же не испытывал склонности хоть как-то меняться. Люди на лодке сонно клевали носами. Сильвенио мёрз и пытался занять свой разум хоть чем-нибудь, потому что час от часу усиливающаяся тревога никак не желала оставлять его в покое, и на ум уже приходили совершенно дурацкие идеи — вроде поговорить с тем же лодочником. Не то чтобы Сильвенио всерьёз рассчитывал, что лодочник проявит какую-то реакцию, если он всё же решится с ним заговорить, но по какой-то неведомой причине даже обращаться к нему казалось в высшей степени неразумным. Как если бы он добровольно пытался обратить на себя внимание какого-то древнего чудовища… Совсем уже отчаявшись и желая занять если не разум, так хотя бы руки, он начал тщательно шарить по своим немногочисленным карманам в поисках каких-нибудь завалявшихся мелких предметов. Обнаружилось только всё то же перо, хотя он точно помнил, что буквально недавно его выкинул в реку, но на всякий случай сообщать о своём открытии другим он не стал и рыться по карманам прекратил. Перо было почему-то очень тёплое и едва ощутимо грело его через ткань куртки, как единственный источник тепла в этом холодном остывшем мире.
— Посмотри в воду, — произнёс безумец, не отрывавший от него взгляда.
Он повернулся к нему.
— Зачем?
— Не делай этого, — сказал мужчина в пальто. — Серьёзно, пацан, не надо.
От его тона у Сильвенио побежали мурашки по спине.
— Что я там увижу?
— Не надо, — встрепенулась женщина со спящим ребёнком. — Правда, мальчик, не смотри.
— Но почему? Что я увижу, если посмотрю?
Интуиция выла разбуженной сигнальной сиреной. Все инстинкты, обострившиеся вдруг до предела, буквально вопили о тревоге. Что-то здесь было не так, со всеми этими людьми, с этим местом, с этой лодкой. Что-то было не так с ним самим, и если в воде крылась разгадка, то…
— Посмотри в воду, — повторил безумец, оскалив нечищеные зубы и злобно сверкнув тёмными глазами из-под нахмуренных бровей.
И Сильвенио посмотрел.
Поначалу он ничего не мог разглядеть из-за мути и тумана. Затем вгляделся повнимательнее — и в воде вдруг поступило что-то рыжее. Рыжий мужчина с распахнутыми слепыми глазами волочился под водой медленным течением, и что-то в нём показалось Сильвенио знакомым, что-то такое родное…
Он душераздирающе закричал, узнав в утопленнике Джерри, и его крик, как до того — крик находившегося с ним в лодке безумца, эхом пронзил отсыревшую серую глушь.
— Посмотри ещё, — толкнуло его в спину торжествующее шипение человека в кафтане.
Нет, он совершенно точно не хотел больше смотреть в эту проклятую воду. Он знал, что этого делать ни в коем случае не стоило, он был в этом более чем уверен. Но безумец шипел ему в спину, перо ворона обжигало его грудь, стремясь добраться до сердца, и его голова будто бы сама собой снова склонилась к воде, и его глаза сами собой продолжили смотреть и посылать информацию в мозг.
Следующим размытым огненным росчерком в воде мелькнул труп Хенны. Её точно так же свободно несло течение, и её глаза точно так же были слепо распахнуты. Её губы и кожа были совсем синими, яркие волосы безнадёжно померкли. Он вгляделся ещё внимательнее. Трупами оказалась заполнена вся река. Тысячи, десятки тысяч, сотни тысяч — их было до невозможности много, и даже Сильвенио не взялся бы их сосчитать. Он видел Лимину Джантэ Тревори, благодетельную Ищущую,
И себя. Он видел самого себя. Мёртвого. Раздувшегося. Почти почерневшего из-за второго цвета своей крови. С отслаивающейся кожей, с вываливающимися через рыхлую плоть органами, с распахнутым в немом крике ртом, с закатившимися белыми глазами.
Господи, Господи, Господи. Спаси и сохрани.
И, видимо, он в порыве ужаса наклонился к воде слишком низко, забыв о бдительности. Потому что в следующее мгновение из воды вытянулись руки — его собственные руки! — и схватили его за горло. Сильвенио захлебнулся новым криком, рванулся назад, с трудом осознавая, что делает. Кажется, вырвался из хватки мертвеца он только благодаря помощи своих соседей по лодке, отбивавших его каждый в меру своих сил, потому что, когда мимолётная вспышка сознания осветила для него происходящее, он понял, что лежит на дне лодки, сжавшись в тугой комок, а на вся куртка у него спереди вся разодрана. Мертвец забрал у него злосчастное вороново перо, с мясом выдрав и ткань куртки, и кожу под ней, в том месте, где раньше находился карман. Сильвенио сделал глубокий вдох, попытавшись успокоиться, но он всё ещё мог чувствовать ледяной холод чужих — своих! — мёртвых пальцев на своём горле, так что успокоиться так сразу, естественно не получилось.
При следующей вспышке сознания он обнаружил себя дрожащим, как при сильной лихорадке, тихо рыдающим и скулящим что-то нечленораздельное в подол чужой длинной юбки, а добрая грустная старушка гладила его по голове, как любимого внука. В лодке все молчали. Туман уже заполнил бреши, скрывая зеркально-ровную водную гладь, эхо последнего громкого звука впитало в себя, как вата, безрадостное небо, и ничего не напоминало о том, что тут только что случилось. Сильвенио, всхлипнув в последний раз, поднялся с колен, вежливо поблагодарив женщину за утешение — и тут же чуть во второй раз не вывалился из лодки, почувствовав на себе чей-то внимательный взгляд.
Две пары равнодушных красных глаз смотрели сейчас на него.
Дети всё так же не пошевелились ни на миллиметр, но, определённо, они теперь смотрели не сквозь него, как раньше, а именно на него, и это пугало едва ли не больше, чем вид себя-утопленника в мутной тёмной воде. От третьего вскрика Сильвенио удержался только потому, что его голосовые связки и без того уже окончательно осипли и не могли больше издавать ничего, кроме невнятного хрипа, но если бы он мог, то закричал бы и сейчас. Потому что дети просто не могли смотреть так. Через их глаза будто бы смотрело что-то другое, какая-то чуждая, могучая сила, и… и Сильвенио буквально каждой клеточкой своего продрогшего тела ощутил на себе холодный интерес лодочника, хотя тот всё так же молча продолжал грести, а капюшон всё так же надёжно скрывал лицо.
— Куда мы плывём? — едва слышно спросил он одеревеневшими губами у детей, но обращаясь через них к тому, кто смотрел их глазами. — Я должен знать.
Зато взгляды других пассажиров вдруг разом опустели, словно бы кто-то в мгновение ока выкачал из них души. Их тела, их одежда — всё начало становиться каким-то эфемерным, незначительным, и, тем не менее, Сильвенио знал, что они всё ещё здесь. Он знал, что они оживут, когда он и неведомое существо закончат разговор.
— Куда мы плывём? — повторил он с колотящимся где-то в придушенном горле сердцем.
Дети молча смотрели на него, интерес лодочника ощущался всё острее — почти как трупным окоченением по нервам. "Три — хорошее число, магическое", — вспомнилось Сильвенио, и он, встав в лодке в полный рост, сделал шаг к детям. Не давая себе передумать, положил по ладони на плечо мальчика и на плечо девочки. Его руки всё ещё ощутимо дрожали, и страх всё ещё парализовывал его на всех уровнях, мешая связно мыслить и нормально двигаться, но он не мог остановиться. Он хотел знать. Он задавал этот вопрос уже три раза, но не тем и не так. Настало время посмотреть истине в лицо, какой бы они ни была. Истина — вот что имело значение здесь и сейчас, только она и больше ничего. По крайней мере, он изо всех сил пытался в этом себя убедить.