Цветы всегда молчат
Шрифт:
– Моя госпожа чем-то недовольна? Нимвей что-то сделала не так? – В огромных зеленых глазах девушки, что стояла сейчас на коленях у ложа Джози, плескались отчаяние и страх.
– Нимвей… Ты помнишь?.. Что было вчера?
– О, конечно! Нимвей помнит! Все в Землях Пламени помнят! Вчера снизошла наша Богиня! И теперь наступает Большой Праздник Цветов!
Цветы… Раз! Что связывает ее с цветами? Ну же… В ее прошлом был какой-то цветок? Но какой? Синий? Алый? Хочется рычать и биться об стену, но не поможет. Стены здесь глинобитные, лишь искрошатся…
Нимвей
– …Самая красивая белая женщина, чья нога ступала на этот песок.
Белые женщины? Секры!
– Который сейчас час?
– Скоро заря, моя госпожа!
– Я бы хотела увидеть Марлен! Немедленно!
– Нельзя! Секре нельзя видеть Белую Богиню перед Восшествием!
– А злить Богиню можно? – Джози свела брови к переносице и уперла руки в бока. При других обстоятельствах это выглядело бы комично – ведь она все еще сидела в постели, – но Нимвей прониклась, что-то испуганно залопотала на местном диалекте и поспешила исчезнуть.
Джози откинулась назад и уставилась в потолок. Легкий ветер, проникавший в ее бунгало, играл тонким пологом, края которого, будто бахромой, были оторочены гирляндами цветов.
Снова цветы…
– Цветочек мой…
Тихо и чуть печально, нежно и проникновенно. И голос такой красивый, от него словно тепло разливается по жилам… Чей он? Кто шепчет ей?
Отзовись!
– Прощай…
Запоздалым эхом… Или ветер-почтальон принес откуда-то эти слова? И почему ей хочется вскочить и бежать? И сердце щемит и сбивается с ритма…
– Что могло потребоваться Великой Богине от жалкой секры? – Марлен стояла, склонив голову к плечу, и не без ехидства рассматривали Джози. Рыжие волосы ее в неровном свете нарождающегося дня вились, будто огненные змеи. И пламя в глазах – лукавое, злое…
– Память, – отозвалась Джози, не меняя позы, – мне нужна твоя память… Расскажи, что было вчера?
– С чего бы мне тебе помогать? – насмешливо спросила Марлен.
– Может быть, потому, что кто-то еще нуждается в помощи? – Джози поднялась и пристально посмотрела на нее.
– В твоей! – уточнила Марлен. – А я ни тебе, ни кому-то еще ничего не должна… Но кто бы там ни был – мне жаль его: что же у твоего сердца такая память короткая?
Хмыкнула и скользнула за дверь, гибкая и горящая, как саламандра.
Джози сжала кулаки. Глаза щипало, а от собственного бессилия хотелось выть…
Ее терзаниям помешали прислужницы. Девушки с песнопениями вносили тазы с ароматной жидкостью, несли на подносах украшения и одежду. Началось омовение и одевание Богини. От их песен, сладостного запаха, источаемого курильницами, благовоний, которыми умащивали ее тело, Джози впала в прострацию. Служанки вертели ее туда-сюда, словно куклу, обряжая в дорогие ритуальные одежды. Наконец легчайшее покрывало легло ей на голову, и девушки отступили, низко кланяясь. Повинуясь непонятному ей зову, Джози, все так же сомнамбулически, двинулась к входу. Здесь ее уже ждали коленопреклоненные рабы-носильщики и паланкин. Она взошла на эти роскошные носилки и тут же была поднята в воздух. Впереди
Синева… Синь… И голова кругом. Барабаны стучат ритмично. Уныло гудят раковины. Отходная, что ли? Встречная? И там внутри – колокол. Набат! Ну давай же! Очнись! Вспоминай…
– Люблю тебя…
То ли шелк занавесей, то ли нежное объятие… И чудилось ей, будто кто-то недобрый перевел часы, и опаздывает она ныне на важное свидание, от которого зависит сама жизнь…
Сердце заколотилось в горле. Стало трудно дышать. Она задергалась, замахала руками… Испуганные рабы остановились, опустили паланкин. Вокруг стояли обомлевшие, испуганные туземцы, чьи праздничные славословия оборвались на полузвуке.
Джози нашла в себе силы встать и выбраться наружу. Солнце, едва проснувшееся, тронуло лучом ее тонкий пальчик, и загорелся на нем – ярко, отрезвляюще – золотой ободок. Кольцо! Вот оно! Кольцо, связывающее воедино две судьбы, обручальное!
Едва коснулась его, как реальность дрогнула и исчезла. Только липкий густой туман змеился и полз. Звенел колокольчик да кто-то хохотал – надсадно и хрипло.
Но зато она вспомнила. И глаза, что синее самого неба. И теплый голос, и красивую улыбку…
И сердце заколотилось уже счастливо.
– Мой возлюбленный! Мой супруг! – и громко-громко, чтобы Вселенная не смела больше дурить ее беспамятством, сквозь пространство и время: – Ричард!
Противный смех заглох, из тумана, звеня колокольцами, появилась косматая старуха в лохмотьях.
– А я говорила им: бесполезно все! Доколе цветет Алый Гибискус, никаким чарам не продержаться!
– Кто ты? – на Джози вдруг повеяло могильным холодом, и она отпрянула, прижав руки к груди.
– Они зовут меня Цветочницей, но ты можешь звать Судьбой… или Смертью, – ухмыльнулась щербато. – А, красавица, подойдет?
– Смертью… – эхом отозвалась Джози, теперь уже сама холодея от внезапного осознания. Память услужливо подкидывала обрывки фраз, так похожих на прощание, и рисовала взгляд, полный обреченной тоски. Но всю оторопь выжгла вспыхнувшая солнцем ярость: – Где он? Что с ним? Говори!
Теперь попятилась старуха:
– У, ведьма! – буркнула она на Джози. – Не послушали меня, глупцы. Где им с Цветком Богини совладать! Но они совсем идиотами оказались – даже кольцо не сняли!
Джози взорвалась:
– Ты мне зубы не заговаривай! Где Ричард?! Ты же знаешь!
– А если и знаю, с чего бы мне тебе сказать? – проскрипела старуха, обиженно кутаясь в туман.
Джози взбесилась:
– С того, что такие, как ты, всегда ищут выгоду. И не будь тебе выгоды – тебя бы вообще здесь не было! Угадала?!
– А то! – и посерьезнела сразу: – Умрет твой Ричард скоро… Совсем немного ему осталось… Удивительно еще, как он эту ночь прожил…
Джози сглотнула комок. Пришлось приложить нечеловеческие усилия, чтобы не сорваться в истерику. Почему-то слова старухи, хоть и выглядели, как полная чушь, звучали убедительно… Джози удалось совладать с волнением и даже сказать почти ровно: