Цвингер

Костюкович Елена

Вике уже становилось просто дурно. А мама улыбалась. Ехидно, скорее всего. Хотя видно было в полутьме не очень четко. Голосом — улыбалась, а словами — спорила.

— Вас бы в микрорайоны с хрущевскими домами, так ваш бидонвиль…

— Маркузе, «Одномерный человек»!

— Вы не поверите, как раз читаю.

— А Рауля Ванейгема? «Учебник жизни для молодых поколений»?

— Знаем, знаем!

— Самая воруемая из книжных магазинов книга года!

— Да не вскакивайте вы все время, Оливье. Ванейгем — борец с копирайтом. Я в общем почти на его позициях. СССР не входит в Бернскую конвенцию, поэтому в Советском Союзе как раз царит такой большой Ванейгем.

Но меня это не огорчает. В СССР плюют на копирайт, поэтому в СССР превосходная школа перевода. Что угодно с Запада можно брать, переводить. И прав не надо приобретать. Только б местная цензура пропустила, конечно. Вот у меня в сумке как раз новая книжка на испанском. По-моему, шедевр. Хочу ее послать друзьям в Москву. Как раз сегодня собиралась передать через оказию. А ваши дружки мою машину укатили, как мне доехать туда? Метро не ходит. Мне на Алезия.

— А вы пошлите в Москву почтой.

— Да книги сплошь и рядом на таможне конфискуют…

— Как, вы хотите сказать, что у вас книги нельзя из за границы выписывать? И в наше время интеллектуалам до сих пор запрещается читать какие-то книги? Теперь же не то, что при Сталине?

— Оливье, вы вот считаете себя информированным, а у меня даже нет сил с таким наивным человеком спорить.

— Нет, я не верю. Я не верю, что в стране победившего социализма так плохо, как вы рассказываете!

«Хо-хо-хошимин!» — прокричали под окнами.

Вика отирался со всех сторон стола и разглядывал рекламки и древние кафешантанные афиши, налепленные на стенах, сначала позади мамы, а потом позади Оливье. Свой блин он прожевал быстро, в гавроши произвели. Теперь на него обращали ноль внимания. Кое-что он разбирал из их слов, кое во что не вдумывался. Его смаривал сон. Он то и дело носом клевал.

Но парень так часто подхватывался, грохоча стулом, в духе «нет терпенья с такими ретроградами сидеть и неохота даже силы тратить на их переубеждение», а потом неизменно садился снова, что это движение туда и сюда дико волновало Вику, отвлекало, не давало ему закончить мысль, притом что Вике тоже хотелось бы разобраться… Когда можно будет — спросит все у мамы на обратной дороге. Спросит об этих хун…вейбинах. И какие там сверхлюди с Третьим Римом друг друга поубивали.

Вика нервничал еще и оттого, что слишком уж много незнакомых слов они использовали. Причем мама тоже. И не смотрела на Вику, не пыталась ему по ходу дела непонятное пояснять. Выглядело, будто у нее завелся какой-то скрытый обмен секретами с этим типчиком, с Оливье. Имен незнакомых куча. Сартр, Фуко, Лакан, Бретон, Арто… Да что он все время прыгает, ей-богу… Вика в задумчивости продел верхушку капкана сначала в хлястик куртки молодого человека, потом в распорку спинки, а низ — в перекладину между ножками стула. Все как раз совпало по высоте. А вот зачем капкану вдруг пришло в голову самопроизвольно защелкнуться — это уж, увольте, Вика не сумел бы объяснить.

В ужасе от содеянного Вика обошел стол кругом, примостился на неудобно затолкнутый в угол табурет под вешалкой, вытащил Жюля Верна и погрузился в чтение, время от времени вспрядывая как чуткий конь в ожидании катастрофы.

И она наступила.

— И я не могу понять, как приехавшая оттуда молодая, думающая, работающая женщина… Вы же мечта феминисток наших… У вас с младых ногтей ваше женское «я» не подвергалось атакам. Вы даже не представляете себе, что такое насилие, сексистское насилие, преследование женщин!

— Где уж мне это знать.

— Вот я и говорю, где! Только за то, что они открыто выражают себя. А представьте

себе, здесь у многих на всю жизнь остаются сильные травмы… Между тем как любовь… Знаете, All you need is love? Сколько миллионов смотрело в прошлом году в июне передачу «Битлз»? Через спутник, как, а вы не смотрели? Зря. Вот это же и есть революция. Не случайно песня начинается «Марсельезой». А вот как вы относитесь к свободной любви, Люси?

— Знаете, вот уж это действительно незачем обсуждать.

— Я все понял! Вас комплексы душат. Хотя откуда они у вас-то? И тем не менее, несмотря на внешность, вы зашоренная какая! Глядите, как себя сковываете! Да ведь женское право — наивысшее из прав. Наслаждайтесь без тормозов! Jouissez sans entraves! Понимаете лозунг? Наслаждаться без тормозов!

Теперь уже точно лицо Люки замкнулось. Оливье, видимо, это захлопнутое лицо остановило на ходу. Он взвился, отклонил рукой стул и на этот раз правда таки разлетелся к двери. Движение было настолько резким, а хлястик так прочно пришпандорен был к задней балясине, что парень буквально вылетел из собственной оболочки, как выдавленная из чешуи ошпаренная креветка.

Под грохот валящегося стула он рухнул сверху на стул, барахтаясь в рукавах, а из карманов всего повалившегося хозяйства расскальзывались и раскатывались по полу ключи, сигареты, спички, монеты, самодельная праща и Cent ans de solitude в свежем издании карманной серии издательства «Сёй».

Как это могло произойти? Не в силах понять, Оливье извивался и не выговаривал членораздельного слова, а задранные ноги молотили по столу и стаскивали на пол графин и скатерть. Зараженные общей лихорадкой, сначала поерзали и понаклонялись, а потом и повалились со стуком туда же Люкин стул и Викин табурет, после чего Оливье в обществе всей этой поверженной мебели приобрел точное очертание Лаокоона.

Когда наконец его подняли, выпутав из рукавов, и выяснилась подоплека загадочного конторсионизма, и все уже перестали пялиться на малолетнего Вику, трясти его за плечи и стучать себя пальцем по лбу, выясняя, какого дьявола он имел в виду, причем Вика отчаянно делал вид, что ни слова не разумеет по-французски, и как мог утыкал глаза и нос в свою Vingt mille lieues sous les mers, а мама перестала очищать Оливье от пыли и разбрызганного вина (изгваздав на это свой прекрасный льняной носовой платок из магазина «Русский лен», после чего Оливье сунул в карман к себе этот выпачканный кариньяном платок даже с какой-то нежностью, а Люка все обколачивала ладонью от пыли его ладно выделявшиеся бицепсы под белой водолазкой) наконец она на заданный вопрос: «Да у кого же ключ от этой паршивой штуковины?!» — довольно внятно ответила:

— У меня, успокойтесь, у меня, сейчас отопру…

— Подумать только, такой маленький, а уже такой хитрый. Это у советских врожденный рефлекс: чуть встретит человека, поймать и обездвижить!

Мама, закусив губу не то от хохота, не то от обиды, копалась в сумочке. Но чем усерднее она искала ключ, тем дальше ключ терялся. Пришлось ей перевернуть над столом всю свою плетенную из камыша корзину бомбовидной формы. Вывалились ключи, но не те — от квартиры. И еще одни, опять не те — от машины. А еще помада, зеркальце и Гарсия Маркес Cien a~nos de soledad в издании аргентинского дома «Эдиторьяль Судамерикана». Наконец общими усилиями дошли, что ключ от капкана на связке, которая имеет отношение к автомобилю.