Цвингер
Шрифт:
— А? Да, подняться в номер. Мои вещи там? Ваши тоже? Пусть останутся. Я ведь вряд ли в гостиницу вернусь. Разве что на субботу. Поэтому номер — ваш. Ладно, пойду, расфуфырюсь по-пингвиньи, а потом подожду вас внизу. По пятнадцать минут каждому на одевание. Нет, а эту бумажку расчудесную они сфабриковали, чтобы устрашить. Ну ничего, увидите, они задергаются, сволочи. Я всю-всю информацию выну из Павлогородского! Они у меня запляшут на той неделе. Молодой человек, вы кто, фотограф? Вы мне портретик-то отдайте. Да, да, бумажонку ту вон с головой с отрезанной. Пересняли и отдайте. Ну ведь гниды какие!
— Зиман, я вот тут всем про Ватрухина да про запугивание,
— В чем же? Вы что, Бэр, имеете другое объяснение?
— Между нами, полагаю, это моджахеды подстроили против меня! Это за карикатуры меня удумали припереть!
Вика сам с собой: как это он сказал «припереть»? Nail down? Интересно. Тут и гвоздь как орудие пытки, и ноготь. И подноготная… Что происходит с Мирей? Где она? Упаси господь, у них в руках? А в чьих руках?
Бэр прощается с настырным журналистом.
— Вы пришлите интервью, когда будет опубликовано. Вы откуда? Я имею в виду, из какого издания? Италия?
Так. Бэр уже от всех отделался и бежит в лифт. Постойте, чемодан.
— Бэр! Минуточку! Мне дали ваш билет, рейс в пять двадцать пять. Так что вы берите с собой на выставку чемодан. Оттуда поедете к четырем в аэропорт.
— Ясно. Времени в обрез, собираемся.
Вика прочитал билеты — все в порядке. Позвонил и в магазин — для Бэра теплое обмундирование. Плюхнулся в фойе. Что, прав Бэр? За карикатуры? Или все-таки запугивают за Ватрухина? Или, может, справедлива третья догадка — что Хомнюк чудит, что это Хомнюк на Оболенского губы раскатал? Или Хомнюку все-таки нет никакой причины так уж оголтело и неукротимо на нас давить?
Пока Вика ждет, снова подходят интересующиеся Ватрухиным. Тычут пальцем во вчерашнее интервью. Тусклый снимок Ватрухина на первой полосе. Остекленелая физия Виктора, с ушами еще раскидистее, чем в жизни.
— Уши пришлось кропировать, зуб дам! Уши вытарчивали за пределы кадра, — буркает Вика.
Со всеми подходящими кланяться, разговаривать, архивировать в папку их предложения.
Бэр сошел перерожденный. Будто даже исчез живот! Эффект рубашки, скроенной по мерке в маленькой миланской мастерской на виале Бьянка Мария, с вышитыми инициалами и ручной обметкой петель.
Подскочил корреспондент. Бэр сказал, что его пугают страшными способами за Ватрухина, снова показал факс. Заклацали затворы объективов.
— На фото наша секретарша, — надрывался Бэр. — У них фантазия гадючья — настроение портить! Но мы не испугались! Мы сами доберемся до них!
Как пить дать, уже повысил аукционные ставки Ватрухина вдвое. Бэр самозабвенно рассказывает про гэбэшные убийства. Бликают фотокамеры. Виктор аж кожей чувствует, как густеет слух, растет сплетня, тема для разговоров.
— Голову прозакладываю…
— Свою или Мирей Робье?
— Что во всех коридорах между стендами через час взбурлит ажиотаж вокруг ватрухинского фонда. Зиман, там я мыло поставил на низ душа, а шампунь на полку. Потому что они одинаковые, но я их различил. Чтоб ускорить вас.
Смешно. Бэр — и вдруг проявил заботу! Ха, это чтоб ускорить. С шампунями, да, сложно понимать, который какой. Помню, в «Космосе» в восьмидесятом я их впервые увидел, эти монодозы. С финскими надписями. Невозможно было разобраться, что для какой части тела. Тогда разом завезли множество финских товаров. Соки, салями-нарезку. Финны снабжали Олимпиаду, потому что, как все говорили, Финляндия подыгрывала СССР в политическом плане и выдавала обратно в Советский Союз беглецов. Тех, кто удирал к ним через границу.
Ну
Пока Виктор обливался кипятком и холодной водой в надежде воскреснуть, пока глотал поднесенный Курцем антифлю и заматывался шарфом, Бэр внизу, по его словам, перепривечал сотню человек. Все хотели знать о Ватрухине.
Подходили, и подходили, и подходили.
— Надо задирать планку выше, выше, выше, — шипел Бэр. — Зиман! Аукцион, чувствует мое сердце, будет звонкий.
— А давайте я сейчас упаду и умру. Я уже на грани. Скажете, что меня загазовал Ватрухин по заданию спецслужб потными носками. Стоимость контракта, окропленного моей кровью, дополнительно вырастет процентов на тридцать.
— Не нойте, Зиман. Эти два вот дня, они ведь наши за весь год золотые! Или даже за несколько лет. Подтянитесь. Идите жать. Тут были только те, кто с налету в холле узнал новость. А тем временем слух, в сто раз усиливаясь, летит и охватывает собой всю ярмарку. Агентству серьезно угрожают! Курц-то видел картинку! Он, вы думаете, молчит? Он с квадратными глазами уже целую толпу у себя собрал. Что же это Бэр и Зиман продают? Мы у всех на устах. Продают Ватрухина, Ватрухина, Ватрухина! Работают и ваши вчерашние интервью во всех газетах. Лежат во всех стендах. Передача прошла в прайм-тайм на серьезном немецком канале, ретранслируется сегодня в первой половине дня. Уверен, что ее направят на главные мониторы на выставке. Там у вашего стола, о заклад побьюсь, кучкуются клиенты. Ажиотаж. Ваше дело — держаться. Наберите носовых платков. Вот вам от меня пачка, лежала в чемодане, молодец Мирей. Ну а главная баталия вечером на парти у «Бертельсмана». Там вам в помощь подоспеет, как вы знаете, Роберт. Принесет вам новых носовых платков. Я ему скажу. Успевайте поворачиваться, принимайте заявки и никому ничего не отвечайте. Контрактную часть будем всю на Роберта валить.
Вот Бэр с Виктором на выставке. Преодолеть секьюрити… Как же, преодолеешь! Бэра тормознули и почти весь чемодан перерыли, вдоль и поперек.
Вверх по эскалатору в итальянский холл. Хрустят подошвы новеньких ручной работы лайковых туфель. Шуршат шантунги, кашемиры и пашмины, шелковые бархаты и тафта. Проплывают скрупулезной работы жакеты-скульптуры. Ало-белый, сияющий сводный стенд мондадориевских издательств, каждое стенкой отмежевано, поверх стен плечи-головы торчат, как в китайском сортире: разделяй и властвуй. На обратной оконечности коридора — надменный, цвета сахарной бумаги, синеватый с проседью стенд «Риццоли — Бомпиани — Коррьере — Марсилио». Все в нем слито и сплочено, разобщенность не видна. Хотя, если вдуматься: какой концерн без разобщенности бывает?
Кланяясь, Бэр и Вика отбиваются от раздавателей гаджетов. Динамики перекрывают гул толп. «Поглазейте, что происходит на Синем Диване!» В этом году Нобелевская еще до ярмарки была присуждена Пинтеру. Жаль, пропал театральный эффект. А в предыдущие ярмарки издатели переминались около Синего Дивана, нервно потея, со своими флагманскими авторами, вымаливая у телевизора решение жюри.
Наконец шестой холл. Эскалатор на третий этаж, в агентский центр. Бэр и Виктор пробегают на сервис-стойку здороваться и за ключом от шкафчика. Тут им выкладывают плотный пакет на имя Виктора и говорят: