Цвингер
Шрифт:
Бэр заинтересован, просит подробности. Идея отличная. Материалы все есть. И составитель, он же непосредственный участник событий, тоже есть. Сидит напротив, сморкается и жует хлеб с апельсиновым джемом.
— Ага, обсудим. Давайте на следующей неделе спишемся об этом. А девушку эту, Антонию, подключим?
— О, к сожалению, Бэр, девушка исчезла. Я больше ее не видел. Антония тогда так обросла неприятностями… Она поставляла нелегальные лекарства барду-наркоману, и она же протащила антисоветскую «Правду» на Олимпиаду, а перед тем сбежала от итальянского спецрозыска прямо из предварительного заключения. В день, когда взорвали вокзал в Болонье, ее вызвали
— Думаю, что если жива, то не так уж далеко от вас она здравствует. Краснобригадники в основном скрывались во Франции. Я много читал об этих нелегальных переходах границы. Недавно я читал: те, которых, помните, обвиняют в убийстве генерала карабинеров Гальвалиджи и вице-квестора Винчи, живут себе спокойно во Франции. Миттеран, насколько мне известно, дал им особый статус. Все эти перешедшие по партизанским и контрабандистским тропам…
— Думаю, так и было! У Антонии как раз была знакомая бывшая партизанка, Джанна-Аделаида Тартини, в Орта-Сан-Джулио. И я был почти уверен, что именно она или ее знакомые Антонию через границу переправили. По озеру. Я поехал туда. Я упрашивал. Но старуха ни словом не обмолвилась, виду не подала.
— Старая закалка. Хотя навряд ли эта синьора сама могла лодкой править. Сколько ей тогда было?
— В восьмидесятом? Ничего особенного, годков шестьдесят. Или шестьдесят пять.
— Это для вас ничего особенного. А мне шестьдесят семь, и на физические подвиги я не отважусь уже. Она, наверно, попросила кого-нибудь из молодых. Не партизан, ясное дело. Партизаны-то все одного с ней возраста. Но в Италии тогда было множество людей, живших подпольно. Я читал, бригадовцы использовали партизанские коридоры. Может быть, Джульетта ваша даже и видела вас из какого-нибудь укрытия. Повесть о бедных влюбленных. Кель истуар.
— Я всю жизнь ее проискал. До сих пор думаю о ней и горюю. Ну оставим. Нынешние наши проблемы с нею никак не связаны.
— Разумеется, не связаны. Разве что в смысле дамского эксцентричного поведения. Вот Мирей, видите, тоже как-то загадочно себя ведет. Мне даже кажется, что Мирей почему-то на меня обижается.
Странно, Бэр почему-то считает, что Мирей обиделась на него. А я склонен думать — на меня. Чудеса. От меня, что ли, перехватывает Бэр флюиды? — размышлял Виктор.
— Может, ей не понравилось, что я на связь не выходил из Гонконга. Решила, я там развлекаюсь с кем-нибудь. А я, как вы знаете, развлекался с крысой. Принципиальный характер у девушки…
— Да, Мирей имеет характер, я замечал.
— Я тут думал об этой новой нашей напасти, о преследователях. О спецслужбах. Их фирменный стиль. Не любят они таких, вроде нас, которые содействуют всякой свободной печати. И ваша мама стояла им поперек дороги. Может, отыщутся еще о ее гибели свидетельства.
— Бэр! Я вам еще не сказал! Отыскались! Уже! Ну как вот вы угадываете мои мысли. Отыскались! Вчера вечером! В неопубликованном тексте Плетнёва.
— Плетнёва? Неопубликованный? Эссеистика или фикшн?
— Фикшн, отрывок. Не думаю, чтоб для агентства. Хотя имеется еще один, и вот если их соеденить, то вместе… А мне, Бэр, и первого хватило. То есть последнего. Плетнёв, короче, свидетельствует, что моей маме совершенно точно подстроили аварию. Откачали жидкость из тормозов и подлили чего-то в питье. А распоряжение было отдано…
— Ну понятно, Конторой.
— Я и конкретней могу сказать…
— Этот
Вика готов был выложить вчерашнюю жуть о Левкасе, хотя такое личное… такое страшное… потом! Бэр как-то зациклен на себе… К тому же Викторовы локаторы донесли до него удивительные речи, несшиеся от яичниц (яичницыцниц?), и он невольно замер и стал вслушиваться и махнул Бэру, чтобы тот сидел тихо, не мешал понимать.
— …Таких матюгив, матюгив… Я аж злякалася. Вон за тим столиком сидили вчера та вечеряли. Вони й не знали, шо я розумию. Так той первший, хлюпкий, у часиках брегетовых, не соромляся, матюгив… як рот открое, жах! Той второй тильки надувався и потив. И лаявся, и лихословив, той тихо-тихо сидить, я така слухаю теж тихо-тихо, сама уся злякалася. Що вин комусь жопу на уши натягне! Що пыль замучить глотати! Якщо раптом тот якись бумаги не открие! А вторий принишкнув, тильки очи примружував, а потим каже: а давай його мы страшне пуганем! Давай зробим йому таку велику капость, щоб вин перелякався як слид и бумаги ци для нас видкрив швидко… Я послухала, послухала та й сама соби кажу: таких розмов краще тоби не слухати, Лесю…
Виктор некоторое время переваривает услышанное, потом решает оформить свои мысли еще в одну гипотезу:
— А что, если… может, нас таким дикарским способом Хомнюк пугает, чтобы архив Оболенского ему продали и досрочно для публикации открыли?
Бэр отвечал, навертывая блин:
— Может, и Хомнюк. Вдобавок очень креативно ведут себя и ваши болгары изобретательные!
— Да. Давайте подытожим. Разыграли сцену в Мальпенсе и сунули мне стенограмму. А как она попала к ним? В дедовых бумагах, в половицах, стенограммы этой не было. Тогда же в Мальпенсе мне втюхнули и повесть Лёдика «Фацеция о королеве Елене». Тоже ксерокс с оригинальной машинописи. И она тоже явно не из театральной stash… заначки. От самого Плетнёва я знаю, что при обыске из его квартиры были вынесены три неопубликованные повести. Плетнёв считал все три вещи утраченными. Приехав в Париж, он их решил восстановить. Об этом свидетельствует и отрывок, который дали мне только что в Кельне. Это Плетнёв наново писал. Вместо того текста, который отобрали гэбэшники…
— Которые тем временем прислали нам по факсу страшилку примитивную. Думают нас запугать рисуночками!
— Черную метку, как в «Острове сокровищ».
— Хотя, конечно, фонд вашего дедушки — щекотливый фонд. В нем списки картин и драгоценностей. В нем данные об уплывшей живописи и утраченной мелкой пластике из «Грюнес Гевёльбе». Это, конечно, дело уже древнее. Но я не в первый раз вижу, как нацисты и их последыши возвращаются на выжженную ими землю за своими захоронками. Именно за картинами и вещицами. Например, за теми, которые заныкивали… hoarded… драпая в Аргентину. «Крысиная тропа»!
— Германия — Испания — Аргентина.
— Не только! Не только в Аргентину. Есть еще документы, по нашему профилю, я имею в виду бумаги от сына Анастаса Микояна. Они уже сданы в Вашингтонский университет, но до двенадцатого года засекречены. Наци, пропрятавшись после войны по пятнадцать лет, даже к Фиделю драпали! У Фиделя нацистские офицеры работали инструкторами. Дайте срок. Я знаю эти документы. Я знаю, где они лежат. Если доживу, когда рассекретят их. А если я не доживу…
— Бэр, что за странные разговоры! Рано вам как-то их вести…