Цвингер
Шрифт:
Еще в пакете несколько тетрадок, сплошь заполненных мелким дедовым почерком. Листы слиплись. От сырости? Разве в архивах КГБ сыреют бумаги?
Нет, это очень давнее. Слежавшееся. Пропотевшее? Отсырелое в окопах? Плотный край много лет никто, безусловно, не нарушал. Тетради не читал.
— Дай тот нож перочинный, пожалуйста. Вот объявил себя вовремя антисимитом, и в результате, ура, ножик в нужный момент у нас есть!
…Грузовики 11 мая 1945 года пробиваются по разрушенным дорогам близ Кенигштайна вверх. У них прекрасные, но фальшивые документы, которые позволяли проехать в Дрезден. На самом деле картины должны были попасть на Запад. Уже первые коробки лежали в машинах. Вдруг раздается крик «Стой!» — советские офицеры стояли в Кенигштайне. Кто-то проинформировал советских из Кенигштайна, что картины собирались вывезти на Запад. Через час Кенигштайн стал укреплением, окруженным советскими солдатами. Может быть, немецкий водитель и сопровождающий грузовика спаслись.
Восемьсот картин все еще отсутствуют. Возвращенные находятся в Дрездене в Пильнице и частично в Морицбурге.
Это дед не свое пишет. Явно чье-то чужое переписывает. Немецкий стиль сразу чувствуется. Перевод. Но информации там — грузовик, вагон! Каждый раз проводим ножичком по склеечке, аккуратно разъединяем листы:
Нацисты перевозили картины из одного места в другое. Транспортировались они спешно, без необходимой упаковки. Во время одной такой перевозки исчезло 154 картины. Среди них работы Помпео Батони — «Кающаяся Магдалина» и «Иоанн Креститель», «Лукреция и Юдифь» Лукаса Кранаха и другие. Это было в роковой день налета англо-американской авиации. Машина с картинами, согласно рапорту, сгорела. Тогда же в Дворцовой резиденции погибло еще 42 картины, которые из-за крупного формата не удалось вывезти. Среди этих картин, безвозвратно утраченных для человечества, были «Мария с младенцем и четырьмя святыми» Тинторетто, «Похищение сабинянок» Джордано, «Страсти Святого Эразма» Пуссена и другие. Большая картина «Лето» Макарта. «Воскресший перед своей матерью» Гвидо Рени…
Сгорел и транспорт, содержавший драгоценные коллекции Фридриха Августа II из Морицбурга: рисунки Рембранта и Гаспара Давида Фридриха (почти все неопубликованные), художественную мебель. В одном из официальных уведомлений дирекции галереи сообщалось, что в сентябре 1939 года, во время налетов люфтваффе на Варшаву, в помещении немецкого посольства погибла картина из дрезденского собрания — «Возвращение рейнского ополченца» Адольфа Рихтера. В Дрездене какие-то картины вместе с рамами были переданы истопникам на растопку. Вполне возможно, что истопники все же находили им более достойное применение…
Куда еще исчезали картины из собраний? Начнем с того, что Гитлер раздавал картины в частные руки. Порой под «идейными» предлогами. Летом 1937 года развернулась кампания «чистки» музеев от произведений «выродившегося» искусства. Среди других впал в немилость у нацистов в качестве «художника гетто» и великий Рембрандт. Всего из немецких собраний было конфисковано 1290 картин, 160 скульптур, 7350 листов акварелей, рисунков и эстампов. Всего около 13 тысяч произведений. Любопытна дальнейшая судьба изъятого. Гитлер, Геббельс, Геринг и другие нацистские фюреры не погнушались отобрать наиболее ценные картины для своих личных коллекций. Остальное продавалось с аукциона в Швейцарии, а то, что осталось нераспроданным — 1004 картины маслом и 3825 графических листов, — было затем сожжено во дворе берлинской главной пожарной команды. Руководил этим уничтожением искусствовед и издатель книг по искусству, лейб-фотограф Гитлера профессор Генрих Гофман.
Однако основная часть произведений, пропавших без вести, — это картины, выданные высокопоставленным нацистским чиновникам для украшения их квартир и служебных кабинетов. 15 июля 1937 года насчитывалось 506 полотен, а 3 декабря 1938 года — уже почти 600, которые из фондов этой галереи были преподнесены различным государственным и военным учреждениям нацистского рейха, а также «временно» находились в тогдашних немецких посольствах за границей. Большая часть этих «подарков», по-видимому, погибла. Однако вполне возможно, что часть картин нацистские главари успели вывезти и припрятать.
Или они остались навсегда в подземельях, и их можно еще разыскать…
Так, так, горячо… Это-то и было им нужно, одержимцам! Они все имели в руках! Зачем им Викторов комп? У них же все, что они искали, было!
Но, что характерно,
— Ты знаешь, почему они не пытались прочесть, — поймав его мысль, проговорила Антония.
— Да, знаю. Потому что полуграмотные. Не умеют читать рукописный почерк.
В районе Берлинского зоопарка эсэсовцами накануне капитуляции взорван бункер, в котором находилась античная коллекция (так называемый Antikenabteilung) Берлинского музея. В другом бункере, в районе Фридрихсхайн, зондеркоманда якобы сожгла 411 картин. Там якобы были уничтожены произведения Рубенса, Ван Дейка, Мурильо, Шардена, полотна Арнольда Бёклина, Фейербаха, фон Швинда, Шадова, Сезанна и другие картины из Берлинской галереи. Там же погибли две знаменитые картины национального гения Германии Адольфа Менцеля — «Завтрак в Сан-Суси» и «Вальцовка металла». В третьем месте, в районе Гумбольдтхайн, огнем пожара, вызванного диверсионным взрывом в подземном бункере, уничтожены бесценные наброски Микеланджело к надгробию Пия II, эскизы замечательного немецкого художника Маттиаса Грюневальда к изенгеймскому алтарю. Сгорело пять из семи папок с всемирно известными рисунками Сандро Боттичелли к «Божественной комедии». Взорваны скульптуры Донателло и других скульпторов Возрождения. Уничтожен «Коленопреклоненный ангел» мангеймского алтаря.
Ключ ко всему этому, считали они, у Виктора. Любой ценой выбивали из него карту! Мифическую полную карту со всеми комментариями.
Понятно. Ума, естественно, не хватило смотреть архив, который они же и выкрали. Пролежал у них два года, и в нем было сказано все-все!
Ясно. Ну а болгары-то почему вышли в то самое время на тропу войны?
— Нет, Виктор, — перебивает его Антония. — Это Николай и компания вышли на тропу войны в то самое время. Когда подслушали, что у тебя какой-то разговор о Дрездене.
— И не просто, а что-то об архиве, о продаже, о деньгах…
Виктор смотрит на Антонию, она смело выдерживает взгляд. Как он мог перепутать эту, ее самую, не изменившуюся, неотрывную от собственного «я», с кем-то там посторонним? Что он бредил про какую-то госпожу Маризу? Разве похожи они?
— Знаю, Виктор, смотришь и не можешь привыкнуть меня узнавать. Думаю, привыкнешь без труда, если ты увидишь мою дочку. Она как раз собирается в Европу в конце месяца.
— А есть дочка?
— Двадцати трех лет. Зинаида. Самостоятельная особа.
— Я с тобой, Тоша, разговаривал. Я разговаривал с тобой все эти годы, как с ангелом. А ты живая. Настоящая. Мне теперь к тебе предстоит привыкать. И каково мне отныне будет без небесного ангела?
— А разве бабушка жива?
— Нет, умерла два года назад.
— Ну так что же ты жалуешься, будто нет у тебя на небе ангела?
Виктор опять вздрогнул — невообразимо, до чего меня знает она.
— Двинусь-ка я в больницу, Тоша. Давно мне пора. Мое место рядом с Бэром.
— Вот бумажка от сержанта: «Центральная больница „Версилия“, у самого выхода с автострады, шикарный центр, три года как открыли. Спросите у любого прохожего, все знают».
Запиликал телефон Антонии.
Наталия.
Как, они не уехали в Милан?
Виктор горестно констатирует: ну, опять не вспоминал про нее, что тут скажешь!
Нати с Джанни пообедали в «Остерия дель маре», покормили Марко, теперь звонят попрощаться с Антонией. Приятно было познакомиться, хотя и в бурный и смертоносный день.
— Виктор тут со мной, передаю ему телефон. Вы ведь его хотите?
— И его тоже. Виктор, ты не у Бэра? Не нашелся твой телефон?
— Не нашелся. Я к Бэру еду. Слушай, да, огромное спасибо за машину.
— Вернешься в Милан, созвонимся, я ее заберу.
— Ну погоди, все-таки, может, вы задержитесь до завтра?
— В общем, можно бы… Джанни тоже говорит, раз до моря доехали… Уикенд… Но где Марко уложить днем поспать? И нам ночевать где?
— Можно у Джоба. — Ортанс перенимает аппаратик у Виктора. Видимо, ей все было слышно. — Погодите, я как раз собиралась с Джобом говорить. Я вам перезвоню.
Джоб, оказывается, в больнице. Он в Мирейкиной палате, оберегает сон Мирей. Иногда она приходит в сознание, но не полностью. Видно, что еще неадекватна. Кажется, считает Джоба одним из похитителей. Он пытается переубедить ее. Что-то ей такое втолковывает. Помассировал ей ноги, попытался улучшить кровообращение в кистях рук. Что-то бормотал ей по-французски, стал коверкать ей в угоду итальянский. И вдруг Мирей широко распахнула свои каштановые глаза, рассмеялась на какую-то дурость Джоба. И заплакала. Надо бы причесать ее пружинки-волосы, да расчески нет. Мощный и густой его голос доносится из мембраны телефона и до Виктора.
— Нет вопросов, езжайте все ко мне. У тебя же есть ключ от моего дома, Антония. Поезжайте, заходите, уложите ребеночка спать. По дороге, кстати, прикупите что-нибудь для ужина. А я вечером приду и сделаю стол. Да, из вас никто козу подоить не сумеет? Жалко. Ладно, значит, соседу позвоню, он со смены пришел.
— Он ее будет утешать, как утешал меня, когда я сходила с ума, без тебя жить не могла, — говорит Антония. — Джоб просто создан быть рядом в подобные моменты. Снимает боль. Переводит боль на себя.