Цзи
Шрифт:
Рев поглощает все звуки, по ушам больно бьет взрывная волна, они перестают работать. Огневского, едва приземлившегося после прыжка, снова отрывает от земли, куда-то швыряет. Вокруг весь воздух заполнен свистящими, пылающими осколками, потом все тонет в белой волне какого-то света.
Следом мгновение боли – очень краткое, но абсолютно уничтожающее. А дальше – ничего.
Андрей осушил последний стакан рома. Встал из-за стола, не обращая внимания на удивленные возгласы соседей. Вышел из хостела наружу, на холодный воздух, пошел, сам не зная куда.
Саньлитунь почти пуст, все празднуют
Хотелось заорать что-нибудь, но не нашел слов, сжал зубы и несвязно что-то прорычал в сверкающее петардами небо.
Снова пошел куда-то.
…Забытье после взрыва длится долго. Сначала оно абсолютно черно, потом переходит в подобие тяжелого, больного сна, который все не кончается. Наконец Огневский начинает снова воспринимать реальность и узнает, что он в Моздоке, в госпитале.
Тело слушается плохо, но руки нащупывают вокруг головы груду бинтов.
Пробует расспрашивать усталую толстую медсестру о том, что случилось после взрыва. Она только удивленно поднимает черные брови:
– Я-то откуда знаю?
Но скоро появляется какой-то капитан медицинской службы, а с ним – Покровцев, живой и здоровый, даже без видимых ранений, только очень осунувшийся. Капитан начинает расспрашивать Андрея о самочувствии, но тот неуставно перебивает старшего по званию:
– Кто еще выжил, кроме нас? – говорит он Покровцеву. – Кто меня оттуда вытащил?
– Я и вытащил, – угрюмо отвечает тот.
Его глаза все в красных жилках, а лицо – совсем худое, с впалыми щеками, как череп.
– А выжил… – продолжает Покровцев. – Да никто больше. Ни Мурзинов, ни Серёга, ни Хази.
Неохотно рассказывает остальное. Его позицию обнаружили спустя пару минут после того, как раздался вопль изнутри дома.
– Двое подошли, с разных сторон. До последнего старались не шуметь. Но мне-то терять уже нечего, одного почти впритык из ПП прошил, второй залег, а я – деру. Снайперку пришлось бросить, конечно, с одним ПП остался. Ну и что было делать?
Капитан медслужбы не вмешивается в разговор, терпеливо ждет окончания рассказа.
– Я под шумок от второго оторвался, – продолжает Покровцев, – в овраге к востоку залег, вроде помойки там у них, вонь страшная. Укрытие хорошее, хрен отыщешь, да только не видно ничего, что в поселке творится. Но крики слышу, хохот. Все, думаю, хана. Потом еще пальба со стороны твоей точки, ну, думаю, и Андрюха готов уже. И что дальше? Кидаться с одним ПП на всех, надеясь хоть раз в Хази попасть?.. Стал осторожно к селу возвращаться, посмотрю, что да как, а дальше видно будет… И вдруг опять пальба. Высунулся из кустов, а там ты бежишь, один на всех. Огневский, значит, решился, на что у меня кишка тонка оказалась. Ну а дальше ракета… Такого я еще не видал, – Покровцев качает головой, – всех порвало и пораскидало как бумажных кукол. Успел только увидеть, как тебя отшвырнуло в сторону, в лесок. Тогда и понял, что еще пригожусь. Тихонько до того места добрался, стал тебя искать. Кругом ор стоит, все носятся в панике, пожар еще от взрыва
– Хази точно готов? – спрашивает Андрей.
– Точно. В паре метров от него ракета легла. И от майора нашего. Такой шар огня был…
Огневский медленно кивает. Голова и шея слушаются, а вот руки и особенно ноги – не очень. Полного паралича нет, пошевелиться получается, но только очень медленно. В голове периодически распускается алый цветок боли, но медсестра регулярно делает уколы, после них отпускает.
Следующую неделю Андрей в основном спит. Иногда, в короткие отрезки пробуждения, в мутном свете больничных ламп появляется толстая сестра, медицинский капитан или Покровцев. На них Огневский особо не реагирует.
Но вот телесные силы начинают медленно возвращаться. Все-таки организм крепкий, тренированный, да к тому же совсем еще молодой. Но с волей к жизни, не менее важной для выздоровления, сложнее. Осознание, что ты отправил на тот свет своего командира, периодически накатывает и не дает дышать.
Нет, Огневский знает, что поступил правильно, что исполнил приказ и выполнил боевую задачу. Аль-Хази, один из опаснейших террористов мира и злейших врагов России, мертв.
Но от этого почему-то не легче. Моральная правота не отменяет шока, ужаса от содеянного. Самое страшное воспоминание об операции – это не свистевшие вокруг пули, даже не момент взрыва. А то, как Андрей бросает черную коробку радиомаяка под ноги Мурзинову, обрекая того на сожжение.
А еще Огневского тяготит неясность – что с ним самим, с головой, которая вся забинтована и часто страшно болит.
– Товарищ капитан, я служить смогу? – спрашивает он того самого офицера медслужбы, оказавшегося его лечащим врачом.
– Сложно сказать… – угрюмо отвечает капитан, его фамилия Харитонов. – Обнадеживать не стану, у тебя там все серьезно. Сделаем что сможем.
А потом является Трояков. Медик оставляет их одних, полковник стоит у кровати Андрея и молча, без выражения смотрит на Огневского сверху вниз.
– Здравия жела… – по привычке начинает Андрей.
– Я тебе пожелаю! – ядовито шипит Трояк. – Ты что там за геноцид учинил, мерзавец?!
– То есть?.. – только и может выговорить Огневский.
– Я тебе дам «то есть»! Ты там такой пожар устроил, на полсела, а потом еще и лес загорелся… Нам за это правозащитники и пресса устроили кузькину мать! Уничтожил, можно сказать, поселение. А еще своего сослуживца Кистененко, а еще… – Трояк давится собственной яростью. – Ильдарыч! Ты командира своего убил, такого человека! Ты одного искусственного волоса с его головы не стоишь, гаденыш!
– Я выполнял приказ, – говорит Андрей, ошарашенный таким нападением. – Приказ самого майора Мурзинова…
– Какой приказ?! О самоубийстве?! – полковник срывается на крик.
– Согласно Уставу Вооруженных Сил Российской Федерации, – сквозь зубы начинает Андрей, – который распространяется и на войска ФСБ, военнослужащий обязан выполнить приказ вышестоящего вне зависимости от того, считает он этот приказ правомерным или нет. Военнослужащий может обжаловать приказ в установленном порядке, после его выполнения…
Конец ознакомительного фрагмента.