Цзян
Шрифт:
Незнакомый человек открыл дверь на стук Чжилиня. На нем были одежды священника местного монастыря.
— Да?
— Извините, дяденька, — сказал Чжилинь, пытаясь проникнуть взглядом внутрь дома в обход его обширного брюха, — но я ищу хозяина этой виллы.
Священник улыбнулся.
— Ты его уже нашел.
Чжилинь удивленно взглянул на него.
— Как так? Я приходил сюда много раз. Я...
— Понятно. Тебе нужен ее прежний владелец.
— Прежний?
Священник кивнул.
— Он был отчаянным игроком, насколько я понимаю. И он проиграл эту виллу чуть ли не в фань тянь [23] .А
23
Фань тянь — китайская азартная игра с использованием пуговиц.
Чжилинь был просто потрясен.
— А Цзян? — грустно спросил он. — Что с ним стало? Священник пожал плечами.
— Понятия не имею. — Его круглое лицо снова осветилось улыбкой. — Так давай зайдем внутрь? Здесь есть что...
Но Чжилинь уже мчался по пыльной улице. Какая-то собака увязалась за ним и с лаем гналась по пятам.
Несмотря на все свои старания, он так и не смог найти Цзяна. Может, это и к лучшему. Цзян был частью этого замечательного сада, и в памяти Чжилиня он так и остался среди своих ирисов и олеандров, под сенью бамбука и лимонного дерева. У него было худое лицо и высокий лоб философа, но под ногтями его навеки поселилась бурая земля, которую он возделывал с таким тщанием. Колени на его брюках были всегда грязны от влажной почвы.
Ребенком Чжилинь жалел, что не унес с собой чего-либо осязаемого, хотя бы камешка, вроде того, что Цзян однажды на его глазах уронил в пруд, — на память об этом удивительном месте. Когда он подрос, то перестал жалеть. То, что Цзян заложил в своем саду, должно остаться там, — вплоть до камешка. Чжилинь унес с собой из сады нечто более ценное, чем глупые реликвии детства: он унес мировоззрение.
Семена этого мировоззрения запали в его душу через попытки понять идею, заложенную Цзяном в его творении. Этот человек так мастерски использовал язык парковой архитектуры для передачи чего-то более важного, чем просто иллюзия. Вот этого-то большинство людей и не могло понять, и они разочаровывались, когда Цзян пытался раскрыть им секреты своего мастерства.
И Чжилинь понял почему. Эффекты контрастов и сходства использовались мастером для пробуждения чувств и создания определенного настроения. Люди, не знающие секретов этого юнь линя,просто входили в него, подвергались воздействию этих эффектов и, сами того не замечая, изменялись внутри.
Постепенно Чжилинь начал понимать, что этой методологией можно широко пользоваться в жизни вообще. Если ты даешь людям то, что они хотят получить, то абсолютно неважно, как это делается. Даже если это иллюзия, то все равно: пусть они ее получат. Потом сами разберутся, что к чему. И ни в коем случае не надо раскрывать секреты своих фокусов. Это как при искусственном вскармливании ребенка: его ничуть не волнует, из каких компонентов состоит смесь, которую он потребляет.
Вот такие примерно мысли копошились в юном сознании Чжилиня, когда он покидал Сучжоу. Потом они постепенно развились в теорию, которую он про себя назвал «искусственнической».
Шанхай, пожалуй, является самым удачно расположенным городом во всем Китае. Это единственный крупный порт центрального Китая, который не отрезан горами от внутренних районов. Он расположен в морских
Повезло и отцу Чжилиня, талантливому инженеру-технологу, что он получил вовремя повышение и был направлен из Сучжоу в такое место, где его талант мог быть использован наилучшим образом — в Шанхай.
До Симоносекского договора спрос на инженеров-технологов был весьма ограничен и, можно сказать, отец Чжилиня опережал свое время. Так что в его сыне это качество можно в какой-то степени считать наследственным.
Так или иначе, волны промышленной революции, начатой японцами в этом городе в 1895 году, вынесли семейство Чжилиня из тихой заводи Сучжоу в бурные волны современного восточного мегаполиса, уже в те годы вышедшего на первое место в Китае по количеству населения.
Кроме престижной и более высокооплачиваемой работы для отца, Шанхай предоставил Чжилиню и его братьям прекрасные возможности для продолжения образования. Он и его младший брат поступили в университет, а средний брат предпочел пойти в Шанхайский технологический институт.
Культурные горизонты Чжилиня стремительно раздвигались: он освоил английский язык, обзавелся множеством друзей, среди которых были и «чужеземные черти», испытал влияние не только старших, но и ровесников. Но ничто при этом не заглушило ростков, посеянных Цзяном. Скорее, они еще более укрепились.
В Китае, вопреки распространенному мнению, живут не одни китайцы. Более того, с некоторых пор определенные регионы этой страны даже контролируются не одними китайцами. К этому факту можно относиться по разному. По мнению Чжилиня, суждения многих из его сверстников насчет «чужеземных чертей» так же отдавали нафталином, как и суждения представителей старшего поколения. Старики верили в конфуцианское терпение. В период Средней империи господство на всей обширной территории Китая принадлежало китайцам, и к этому, по их словам, все и вернется в свое время. А пока они советовали терпимо относиться к иностранцам. С другой стороны, многие ровесники Чжилиня отличались нетерпимостью, требовали отвечать чужеземцам ударом на удар, мстить им за все реальные и воображаемые обиды.
Чжилинь считал оба подхода глупыми и близорукими. Цзян учил его анализировать свои ошибки, а не упорствовать в них. То есть пользоваться ими как уроками истории. Подрастая, Чжилинь не мог не заметить, что этот подход особенно оправдан в отношении к историческим ошибкам страны.
Изучая историю своего народа, он был поражен, с какой легкостью чужеземцы смогли лишить китайцев возможности управлять многими сферами жизни в их собственной стране. Европейцы очень хитрым образом воспользовались слабостями китайской политической системы, внедряясь в ее трещины и сгибая ее сообразно собственным нуждам.
В середине XVIII столетия Китайская империя переживала эпоху беспрецедентного процветания. За какие-то сорок лет население выросло примерно на 130 миллионов человек, были проведены сельскохозяйственные реформы, внедрены новые культуры, такие, как, например, кукуруза и табак. В промышленности как государственные, так и частные предприятия стремительно росли, используя тысячи наемных рабочих в производстве металлоизделий, шелка, фарфора и так далее.
Но вместе с процветанием пришло и желание расширить свое влияние на соседние страны, и империя затеяла войны в Юго-Западной и Центральной Азии. А войны — даже успешные — для таких промышленно неразвитых стран, как Китай, приносят больше отрицательных, чем положительных последствий. В данном случае правящая Маньчжурская династия ослабела, и враги режима воспользовались этой слабостью, начав создавать тайные общества.