Да будем мы прощены
Шрифт:
– Спасибо, что пригласили меня и моих родных вместе с вами отпраздновать это особое событие. В нашей семье не очень много традиций: мы не слишком религиозны и соблюдаем лишь основные обычаи, идущие от далеких предков. Пятничная служба учит нас, что в этот день надо оглянуться, увидеть друг друга, вознести хвалу за то, что прожили еще неделю, и среди суеты нашей занятой жизни найти время для общения со своими близкими и размышлений о своем наследии. Сейчас хочу сказать вам: я рад, что я здесь. И рад представить вас моему брату Рикардо
Вперед выходит Эшли:
– В субботу мы читаем три молитвы: одну при зажигании свечей, одну над хлебом и одну над вином. Сегодня, когда моей матери с нами нет, свечи зажгу я.
Все пытаются подвинуться поближе. Все глаза устремлены на Эшли, будто она сейчас покажет фокус. Она зажигает свечи, закрывает глаза рукой и читает нараспев:
– Барух ата Адонаи, Элогейну, мелех а’олам, ашер кид’шану б’мицвотав в’цивагу л’хадик нер шел Шаббат.
– Вот благословение хлеба, – говорит Рикардо. – Славься, Господь, Бог наш, Царь вселенной, Который произвел хлеб от Земли.
– И благословение вина, – вступает Нейт. – Барух ата Адонаи, Элогейну, мелех а’олам борей п’ри агафен.
Дальше церемонию ведет Нейт.
– С тех пор, как я был здесь два года назад, мне очень многое пришлось испытать. В нашей традиции принято после смерти близкого родственника год соблюдать траур, и после того, как в прошлом году была убита моя мать, я каждую пятницу приходил в школьную часовню и говорил с ней. Я молился за нее, за своих родных, за всех нас. И пусть это не в традиции, но всегда я заканчивал молитвой, которая, мне кажется, должна помогать и христианам, и иудеям. «Господь – Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться…»
Нейт начинает двадцать второй псалом, и вся деревня подхватывает. Кто не знает текста наизусть, у тех в руках шпаргалки. У меня мурашки бегут по спине.
– В иудейской религии есть специальная молитва в память усопших, «Ав арахамим», и я прошу Эшли и Рикардо, тоже потерявшего своих родных, прочесть ее вместе со мной.
Дети торжественно читают молитву по-английски. Потом Нейт произносит:
– Мы приглашаем всех прийти, преломить хлеб и испить вина, для детей – виноградный сок.
Эшли и Рикардо делят халу, и дети деревни подходят один за другим за куском.
– Как сладкая вата, – говорит один из них. Рикардо смеется, и лед сломан. Как и дети, мы так же непосредственно переходим от мрачной торжественности к радости.
Для каждого взрослого – чашечка вина.
– Хорошая вещь, – говорит один из них, протягивая руку за второй. – Тела ивайини.
– По одной на каждого, – говорит Нейт.
– Убани иугама лакхо? – спрашивает меня этот человек. Я абсолютно ничего не понимаю.
– Он хочет знать, как тебя зовут, – переводит Нейт.
– Меня зовут Гарольд.
– Игама лами нгиунгу, Гарольд, – говорит Нейт.
– Гарри, – повторяет человек. – Спасибо за вино.
– Когда вы
– У Софии не забалуешь, – отвечает Рикардо. – Если она тебе что-то скажет сделать, так сделаешь.
В главном зале школы поставлены столы.
– Что-то у нас от вашего мира, что-то от нашего, – говорил Сахиль, жестом приглашая меня сесть рядом.
Женщины деревни вносят тарелки супа с шариками мацы. Тарелки я узнаю: это те, которые выбрала София, меламиновые, они школе потом пригодятся. Подают рыбу в сливочном соусе и рубленую куриную печенку от ресторатора из Дурбана. Сверху кусочки крутого яйца – точь-в-точь как делала моя двоюродная бабка Лена. А для детей есть просто макароны с красным соусом и сбоку – натертый сыр. Кажется, им намного проще есть что-то знакомое. И я чувствую, что очень благодарен Софии.
Бульон теплый и соленый – эликсир веков. Шарики мацы пухлые, снаружи мягкие, внутри твердые. Если бы Джордж здесь был, он бы схохмил насчет того, как именно еврейские женщины любят готовить мужчинам шарики. И то ли мысль о Джордже, то ли внезапное осознание, что на улице совсем уже темно, заставляют меня встревожиться. Пока было светло, я знал дорогу наружу, но сейчас мы застряли тут на ночь, и деваться некуда.
– А еще есть наше национальное жаркое – иньяма йенкомо, – говорит Сахиль, привлекая мое внимание. – Моя жена готовила, вы должны попробовать.
Я пробую. Мясо жилистое, соус острый и сладкий. Сперва мне не нравится, потом впечатление меняется.
– А вот это, – говорит Сахиль, наливая мне, – домашнее пиво, цхвала.
Обед еще не закончен, когда поднимается учитель.
– Натаниэл, в прошлый раз, когда ты здесь был, два года назад, я еще тут не работал. Но мы все время говорим о твоей щедрости. Дети записали для тебя песню.
Все дети вытаскивают цветные пластиковые рекордеры. «Виии-ддии де-де-де-де диии дии диии веаамумуаваа». Мелодия взлетает и падает: «Вии – умммм муммм ауа…»
Сахиль наклоняется ко мне:
– Иим боо бе – это значит «лев». Старая южноафриканская песня. Ее предложила София – я не знал, что она так у вас популярна.
– Это же классика, – говорю я, подпевая: «…могучие джунгли, лев сегодня спит».
После ужина – танцы под музыкальный автомат, и еще стучат барабаны. Местные постепенно расходятся, Нейт хочет еще побыть с друзьями.
– Нет, – говорю я. – Завтра серьезный день, пора спать.
– Отца необходимо слушаться, – говорит Сахиль.
Не знаю, заметил ли Сахиль свою ошибку – Нейт заметил. И я тоже. Но Нейт молчит, и я этим доволен.
Перед тем как лечь спать, отдаю Сахилю то, что привез по его просьбе.
– А для кого вок? – спрашиваю я.
– Сюрприз для моей матери. Она смотрела по телевизору кулинарную передачу и только о нем и разговаривает. – Он берет вок и вертит в руках. – Как он включается?