Да будем мы прощены

Хоумс Э. м.

Я не могу сдержать смех.

– Поставить на огонь или на электрическую конфорку, и он становится горячим-горячим…

Сахиль кивает.

– Так что же в нем такого особенного? – спрашивает он, недоумевая.

– Я думаю, все дело в форме.

– Спасибо. Лала кале, – говорит он. – Приятных снов.

Постель похожа на лепешку – очень тонкий матрас и куча одеял, пахнущих потом и землей. Не противный запах – мускусный, человеческий, реальный. Матрасы затянуты гостиничными простынями, одолженными (или украденными), будто кто-то сказал этим людям, что американцам без глаженых простыней и свежих махровых полотенец неуютно. Сверху на каждой постели рулон туалетной бумаги с причудливым

стикером. Сколько сейчас времени, я понятия не имею – знаю только, что скоро завтра. Дети засыпают почти мгновенно.

Сразу после восхода я ощущаю запах кофе. Одеваюсь и выхожу: на улице, на открытой плите, три женщины готовят яичницу и блины – по указанию Софии. Рикардо и Эшли едят традиционно овсянку, а мне ко всему прочему дают еще бутерброд с анчоусовой пастой. Есть мармелад и чай, который Эшли объявляет самым лучшим на свете. Деревенские детишки пробуют блинчики с кленовым сиропом, который они называют «вкусное лекарство».

Вокруг деревни выставлены бело-голубые вымпелы. Примерно в одиннадцать тридцать мы возвращаемся к себе в комнату переодеться. Я уложил парадную одежду, которая теперь кажется смешной, как маскарадный костюм, но раз Рикардо и Эшли так хотят, то мы одеваемся. Нейт считает, что мы чудачимся, и одевается в джинсы и желто-зеленую футболку «Бафана-Бафана», которую дал ему Сахиль.

Мы идем к центру деревни, где находится большая круглая открытая площадь. Начинают деревенские дети с традиционной зулусской песни, которая мне кажется похожей на «Ваша мама пришла, молочка принесла». Потом Нейта окружают мужчины деревни, одетые кто во что с элементами зулусского «традиционного» убора – уж не знаю, что тут традиционно, а что придумано для туристов. Они танцуют вокруг Нейта энергетическим кругом, песня становится перекличкой между Сахилем, жителями деревни и Нейтом, набирает разгон – и неожиданно заканчивается громким возгласом.

Сахиль предоставляет трибуну мне. Я называю себя и рассказываю, что когда Нейт родился, как был горд его отец, видя в ребенке свое продолжение, и я вот тоже вижу в Нейте продолжение моего брата и на отношение к нему перенес всю сложность своего отношения к брату. Далее я говорю, что лишь после тяжелой семейной трагедии стал видеть в Нейте личность.

– Нейт подтолкнул меня к тому, чтобы я сам стал лучше, чтобы ожидал большего, чтобы сопротивлялся негативным событиям, а не бежал от них и не тонул под ними. Обстоятельства своей жизни он не выбирал, но когда я вижу его, Эшли и Рикардо, меня поражает их стойкость. За этот год я понял: дело родителя – помочь ребенку стать тем, кто он есть. Нейту я не просто дядя, я самый большой его фан, и я благодарен ему, что он привез меня к вам. – И тут, будто представляя артиста, я объявляю: – Леди и джентльмены – Натаниэл Сильвер!

– Сегодня мы празднуем мою бар-мицву, которая по иудейской религии приходится на тринадцатый день рождения и отмечает порог, за которым мальчик становится взрослым мужчиной. Я встречаю этот день без матери и отца. Мне повезло, что я сам жив остался. Побывав здесь два года назад, я часто вспоминал вас и думал о вашей деревне. Когда я размышлял о трудностях – экономических, расовых, медицинских, – то понимал, насколько обеспеченную жизнь веду сам. Когда мне бывало трудно, я думал о вас и чувствовал, что обязан пережить трудности: не только ради себя, но и ради других. Именно то, чему вы научили меня тогда, помогло мне выжить. И поэтому я приехал и говорю: я благодарен вам, вы вернули мне жизнь.

Пока Нейт говорит, Рикардо наклоняется и шепчет мне, что когда ему будет тринадцать, он тоже хочет сюда вернуться на свою бар-мицву, и что ему тоже надо «исправить» пенис.

– Я

думаю, лучше оставить его как есть, – говорю я, стараясь не отвлекаться от Нейта.

– А почему у тебя и у Нейта пенис лучше?

– Рикардо, я тебя слышу и обещаю: если захочешь, мы об этом поговорим, когда вернемся домой, но это не тот вопрос, который нужно решать здесь, в Южной Африке. И не бывает пенисов лучше или хуже… ты, кстати, заметил, что у здешних мальчиков точно такой же, как у тебя? – говорю я, снова привлекая его внимание к Нейту.

– Ага. У бедняков-мальчишек плохой пенис, – бурчит он себе под нос. – А я хочу член, как у богатых.

Он смотрит себе в колени, потупившись.

Я ошарашен его точкой зрения.

Нейт заканчивает речь написанным в школе стихотворением. Все аплодируют.

* * *

На трибуну выходит Сахиль.

– Нейт и семья Нейта! Вы приехали к нам отпраздновать этот обряд перехода, когда мальчик становится мужчиной, – но и не только: еще друзья и родственники становятся семьей. Вы верите в нашу деревню, и это напоминает нам, что надо верить в себя и требовать от себя большего – и работать усерднее. Именно работа сделала нас сильнее. Мы размякли, грустили и жалели себя, и много нам выпало на долю сурового. Вы явились как свежий воздух и сказали: думайте не только о себе. Думайте о том, что рядом с вами, что впереди вас, и я сейчас так рад, и мы теперь не одиноки – у нас есть большой мир. И наша дружба показывает, что белые и черные могут ладить друг с другом и быть настоящими друзьями. Мы долгое время жили под тяжким гнетом и долго еще будем приспосабливаться к его отсутствию. Кто-то когда-то мне говорил, что есть люди, которых ты не знаешь и которым ты очень небезразличен. Я не понял, что это значит, и не понимал до этого момента. И я хотел вас благодарить. – Он переводит дыхание. – Мы с подругой твоего отца Софией долго говорили о традициях. И для этой бар-мицвы решили выбрать какой-нибудь очень американский день и выбрали – празднование независимости. И поэтому у нас на обед будет огромное барбекю – гамбургеры и хот-доги.

– Буфет от пуза! – говорит Рикардо. – И бесплатный…

Женщины деревни снуют вокруг, стараясь осуществить нашу очень американскую фантазию и боясь, как бы в чем не оплошать, и в то же время видно, как им это все нравится, насколько американская культура слилась с их мечтой. София позаботилась обо всем: кетчуп, горчица, майонез, маринованные огурчики с укропом, воздушные шарики.

Во время обеда Нейт меня спрашивает:

– Отец знает, что мы здесь?

– Не думаю, – отвечаю я. – А ты хочешь, чтобы он узнал?

Нейт пожимает плечами и берет второй хот-дог.

Обед идет к концу, и деревенские дети исчезают – я сперва подумал, что пошли играть. Но они возвращаются, переодетые в бело-голубые футболки, и вносят пирог. Поют «С днем рождения», добавляя строчку: «Похож на обезьяну и живешь в зоопарке», и им очень смешно.

Нейт разрезает пирог, наклоняется и говорит:

– Я всегда думал, что ты кретин, такой же как все, который ничего не может и которому нельзя верить. А ты совсем как нормальный человек – классно.

Все одеты в Нейтовы футболки, все играют в футбол, даже старухи. Пока идет игра, Сахиль мне говорит:

– Есть человек, с которым я хотел бы тебя познакомить сегодня. Для меня он человек особенный, Лондисизве. Он иньянга – лекарь. Он мне как брат.

– А что он делает?

– Всего понемногу. Дает мне порошок, от которого перестают чесаться ноги. У меня аллергия на пыль – можешь представить, как смешно? Жить здесь и иметь аллергию на пыль?

Сахиль смеется и задирает штанины, показывая, что у него есть носки – длинные белые спортивные носки.