Да будем мы прощены
Шрифт:
– Мы плохие, – шепчет мне Эшли. – Ты только послушай, что мы совершили, сколько наделали горя и бед.
У меня на миг проясняется мысль:
– Эшли, мы люди. Мы каемся, потому что вопреки нашим лучшим намерениям всегда приносим вред себе и другим. Вот почему каждый год мы просим прощения у тех, кого обидели, и каждый год предстаем перед Богом и просим, чтобы Он даровал нам прощение.
Она начинает плакать.
– Это так ужасно!
– Что именно? – спрашиваю я.
– Быть
Как гром с ясного неба раздается звонок из департамента социальных служб с предложением запланировать посещение на дому в связи с неотвеченным заявлением о приеме в семью ребенка на патронирование.
– У нас отмена, и социальный работник может вас посетить завтра. Или же я могу записать вас на двадцать третье декабря.
– Завтра вполне, – говорю я. – В какое время?
– В любое с девяти утра до пяти вечера.
– Можно ли как-то точнее? – спрашиваю я.
– Нет, – отвечает женщина.
– Хорошо, договорились.
Социальный работник подъезжает в невзрачной машине около двух часов дня. Тесси лает.
– Не люблю собак, – говорит женщина.
– Хотите, чтобы я ее запер в другой комнате?
– Да, если можно.
Я беру Тесси на поводок и прошу Мадлен ее подержать. Эскортирую в дом социальную работницу и ее толстую папку.
– Так мальчик уже живет здесь? – спрашивает она.
– С весны, – отвечаю я. – По просьбе его тетки.
– Где он спит? – хочет знать женщина.
Я ее веду в комнату Нейта и показываю двухэтажную койку – Рикардо на нижней с мягкими игрушками-зверушками.
– Он любит животных, – говорю я, показывая ей лягушку и черепаху.
– Как он добирается до школы?
– Он и Эшли, моя племянница, вместе ходят туда пешком.
– Вы прошли курсы для приемных родителей по обучению детей?
– Еще нет. Я записался на те, что начинаются примерно через месяц – на раньше не было мест.
– Вы подумали о том, какое влияние окажет приемный ребенок на вашу семью?
– Да, – отвечаю я. – Семья в полном восторге. Это изначально была идея детей.
– Ваш подход к дисциплине?
– Твердый, но гибкий.
– Я вижу, ваши родители живут с вами.
Я киваю, но ничего больше не говорю.
– А что это за строение во дворе?
– Временное, – отвечаю я. – Праздновали приход осени.
– Мальчику там спать нельзя, – говорит она твердо.
– Естественно, нельзя, – соглашаюсь я и киваю.
– В вашем заявлении говорилось об одной кошке? – спрашивает женщина, когда мимо пробегают две.
– У нее родились котята, – отвечаю я, ведя ее дальше для осмотра дома.
– Сколько детей живут в доме?
– Трое.
– Ты
При упоминании «коричневых деток» социальный работник заметно ощетинивается.
– Это двойняшки! – кричит Сай, перекрывая комментатора турнира по гольфу.
– Эти детки – куклы из Южной Африки, – объясняю я. – Куклы для пожилых людей полезны. Они их считают настоящими детьми.
Социальный работник кивает без всякого интереса.
– Если вас утвердят, вам будут платить за предоставление жилья и за уход, вы получите пособие на одежду. Можно запрашивать деньги на специальные цели, например, на программы послешкольного обучения, дополнительные занятия, зимнюю куртку и одежду для посещения религиозных мероприятий. Но при существующих ограничениях бюджета просить не имеет смысла. Чтобы не было даже видимости эксплуатации детского труда, прошу вас не поручать ребенку готовку, уборку и вообще что бы то ни было, что может быть сочтено работой по найму.
Она дает мне подписать какие-то бумаги и уезжает.
– Надеюсь, ты не наймешь эту женщину здесь работать, – говорит Мадлен. – Нам с Тесси показалось, что она строит из себя.
Звонок Аманды застает меня в «Эй-энд-пи». Я оглядываюсь, думая, не здесь ли она, наблюдает за мной из-за караваев хлеба или выглядывает из-за горки навелинов. Я часто здесь бываю, потому что продуктов нам теперь нужно больше, чем раньше, и аппетиты хороши и у молодых, и у старых.
– Где ты?
Она не хочет отвечать.
– Как ты?
– Нормально. А ты?
От неожиданности ее звонка я чувствую, что меня застали врасплох, столкнули нос к носу.
– Хорошо, – отвечаю я. – Смешно, но я сейчас как раз в «Эй-энд-пи». Тут поменяли интерьер, сделали новый проход, как извилистая сельская дорога. Чтобы шопинг был отдыхом, более естественным действием.
Долгая пауза.
– А еще что? – спрашивает она.
– Я закончил книгу. – Немного о себе, умалчивая об ударе молнии. – Твои родители в отличной форме, дети в школе. А ты что делаешь?
– Трудно сказать.
Я чувствую, как во мне растет раздражение. Ее непроницаемость, которая меня к ней тянула, вот эта невозможность узнать, что она на самом деле думает, теперь злит.
– Можно задать тебе вопрос? – спрашиваю я и делаю паузу. – Когда «случится», хочешь ли ты об этом знать?
– Нет, – отвечает она уверенно. – Совсем не хочу. Мне нравится не знать, просто воображать. А знание может что-то изменить, и мне придется делать что-нибудь другое. Не хочу быть обремененной.