Да будет любовь!
Шрифт:
Оливер застонал:
– Речь идет о голом человеке!
– Вероятно, груши тоже голые. – Джонатон наклонился к Фионе и, понизив голос, прошептал: – Кажется, он не возражает против груш без одежды.
– Это ничуть не смешно! – тут же набросился на друга Оливер.
– Разумеется, не смешно. – Джонатон изо всех сил пытался выглядеть серьезным.
– И все же тебе не следует беспокоиться об этом, кузен, – поспешно сказала Фиона. – Нас было несколько человек – учениц, которые брали уроки у миссис Кинкейд, и мы все согласились, что будет лучше, если объект нашей
– Невыставленным? – услужливо подсказал Джонатон.
Фиона вскинула бровь:
– Не совсем точно, но в общем – да. Мы согласились, что могут возникнуть некоторые проблемы, если объект наших учебных рисунков станет известен публике. Кроме того, – Фиона пожала плечами, – мы все были дочерями известных отцов-иностранцев, среди нас не было итальянцев, и никто из нас не планировал зарабатывать на свое содержание. Для нас это было просто приятное развлечение. – Она перевела взгляд на Оливера: – Надеюсь, ты не думаешь, что именно этим я сделаю себе состояние?
– Разумеется, нет! – Щеки Оливера порозовели от гнева.
– А, собственно, почему? – поинтересовался Джонатон.
– Потому что это совсем не то, о чем мы… – Оливер указал на рисунки. – Возможно, некоторые из них, но…
– А что за идея родилась в ваших светлых головах? – с любопытством спросила Фиона.
– Посмотри на это, Оливер. – Маркиз быстро разложил рисунки стопками.
Фиона нахмурилась:
– Что вы делаете?
– Терпение, дорогая. – На его лице промелькнула улыбка. – Вот в этой стопке находятся пейзажи: достаточно неплохие по технике, но не особенно вдохновляющие. Вот здесь натюрморты. – Джонатон положил руку на вторую стопку. – Яблоко, ваза – в этом нет ничего особенного. А теперь, – он потасовал листы, – вот фрагменты хорошо известных работ, скопированные, как я полагаю, в галереях Уффици или Питти.
Фиона кивнула.
– Видите, я не ошибся. – Он снова повернулся к рисункам. – В этих набросках можно увидеть нечто особенное, так сказать, начало жизни как таковой. Конечно, не исключено, что Фиона просто отличный копиист…
Оливер с подозрением посмотрел на приятеля:
– Откуда у тебя такие обширные познания в искусстве?
– Мой дорогой Норкрофт, я не обладаю исчерпывающими сведениями о каком-нибудь одном предмете, но зато знаю понемногу о многих вещах. – Маркиз театрально вздохнул. – Таково мое проклятие. – Он снова обратился к рисункам. – А теперь смотри: когда твоя кузина рисует статую, ты едва ли не чувствуешь гладкость поверхности мрамора, верно?
– Вы в самом деле так думаете? – Фиона пристально взглянула на Джонатона. Она не привыкла к слишком явной лести, а миссис Кинкейд всегда говорила ей, что каждому талант дарован от Бога и очень жаль, что она никогда не использует его на что-нибудь стоящее. Сестры, видя в течение ряда лет ее рисунки, говорили дежурные комплименты, но особого интереса к ним не проявляли. По существу, за исключением других студентов, никто ее работ не видел.
– Да, именно так я и думаю. – Джонатон обернулся к Оливеру и решительно кивнул. – Взгляни на эскизы этих лиц. – Он поднял глаза на
Фиона кивнула.
– Отлично. – Маркиз снова перевел взгляд на Оливера: – Ты следишь за моей мыслью?
– Пытаюсь.
– Хорошо. Когда Фиона начинает рисовать с натуры, ее работы словно оживают. Ты можешь видеть лица ее сестер и их руки, но когда она рисует фигуры целиком… – Джонатон перелистал рисунки и извлек эскиз полулежащего мужчины. – Кажется, оживают сами линии на странице. Здесь ощущается глубина, отсутствующая в неодушевленных предметах. Ты можешь почти почувствовать тепло этих тел: кажется, они вот-вот зашевелятся. Если ты смотришь на них достаточно долго, тебя начинает удивлять, что они не дышат.
– Неужели вы все это видите? – удивленно спросила Фиона. Конечно, она была польщена, но все же не могла до конца поверить маркизу.
– Да, разумеется. – Джонатон бесстрастно встретил ее взгляд. – По моему мнению, рисунки просто замечательные.
– Спасибо.
Какое-то удивительное тепло разлилось по телу Фионы, и вряд ли причина была только в лестной оценке ее работы, скорее, она заключалась в чем-то другом, что отразилось в глубине его голубых глаз.
– Эти типы могут быть самыми лучшими нарисованными обнаженными людьми за всю историю человечества, но все-таки они голые, – упрямо возразил Оливер. – И рисовать их, а также обсуждать просто скандально.
– Побойся Бога, Оливер, это ведь искусство. – Фиона вздохнула. – Ты говоришь об этом как о какой-нибудь непристойности.
– Данные работы ни в коем случае нельзя назвать непристойными. – Джонатон в упор посмотрел на Оливера. – Рисунки Фионы – самые лучшие из тех, которые я когда-либо видел в галереях. Думаю, мы должны с выгодой использовать то лучшее, что она сделала.
Глаза Оливера сделались круглыми, как блюдца.
– Использовать рисунки обнаженных людей?
Джонатон пожал плечами:
– А почему бы и нет?
– Что вы имеете в виду, говоря «с выгодой использовать»? – осторожно спросила Фиона.
Маркиз промолчал, а Оливер лишь покачал головой:
– Подумай о возможном скандале.
– Никакого скандала не будет. Главное, чтобы никто не узнал имени художника. – В голосе Джонатона прозвучала самодовольная нотка.
– Нет. – Оливер покачал головой.
– Успокойся, приятель, – примирительно сказал Джонатон. – Это была хорошая идея несколько минут назад, а сейчас, я думаю, она стала еще лучше.
– Несколько минут назад мы говорили о невинных художественных упражнениях, а… не об этих вещах.
– Так что за идея? – Фиона не отрывала недоуменного взгляда от лица маркиза, словно надеялась в его глазах прочитать ответ. – Неужто вы в самом деле верите, что люди станут платить за мои рисунки?
– Не просто за рисунки. – Оливер развел руками, словно сдаваясь. – А за твои рисунки вкупе с трогательной историей.
– О! – Фиона покачала головой. – Но я вовсе не писатель…
– В таком случае это действительно ваш счастливый день. – Рот Джонатона растянулся в улыбке. – Потому что писатель – я.