Да будет праздник

Амманити Никколо

– Мы почти пришли.

Они снова двинулись в путь.

– Что там? – взвизгнула Ларита, отскочив назад.

Фабрицио замер.

– Где?

– На том дереве.

Фабрицио, чувствуя, как ноги становятся ватными, поднял лампу в сторону, куда показывала Ларита. Ничего не были видно. Он шагнул вперед, водя перед собой лампой. Ветви деревьев свисали над дорожкой. Ничего там не было, но вот черт, по спине бежали мурашки. На лбу выступил холодный пот… это еще что?

Темный силуэт на ветке дерева.

“Обезьяна?”

Это не могла

быть обезьяна. Слишком большой.

“Горилла”.

Слишком толстый. Мелькнула мысль, что это статуя, подвешенный манекен.

Он отпрянул, и слабый свет лампы выхватил из темноты всю крону дерева. Там висели еще два…

“…Человека.

На ветках качаются два толстяка”.

Он развернулся к Ларите и закричал:

– Беги! Быстрее!

Он услышал за спиной приглушенный звук и хрипение. Видимо, один из монстров спрыгнул на землю.

Фабрицио пустился бежать что было сил. Лампа погасла, остался лишь дальний свет огней лагеря.

Он несся без оглядки, как еще ни разу в жизни, чувствуя, как щебенка скрипит под подошвами и воздух кружит вихрем в горле.

Он надеялся, что Ларита где-то рядом.

А если она отстала?

“Обернись! Остановись! Позови ее!” – кричал в уши внутренний голос.

Он хотел бы остановиться, но мог только бежать и молиться, что она делает то же самое.

Но через несколько десятков метров он услышал ее крик.

“Они схватили ее! Проклятие, они ее схватили!”

Не останавливая бег, он обернулся. Все было погружено во мрак, и из этого мрака доносились ее крики и гортанные звуки монстров.

– Фабрицио! Помоги мне! Фабрицио!

Он остановился, сгибаясь пополам от боли в селезенке, и вздохнул:

– Староват я для такого дерьма. – Потом с неожиданной храбростью крикнул: – Отпустите ее, ублюдки! – И пошел назад, зажмурившись и отчаянно молотя руками, словно надеясь напугать, прогнать, уничтожить их.

Но споткнулся, упал, ударившись челюстью о щебенку. Несмотря на боль, он встал, сплевывая кровь, и в тот самый момент, как он поднимался, кулак или дубинка, что-то тяжелое, опустилось с невероятной силой ему на правое плечо, и он снова оказался на земле; с криком, от которого разрывались виски, он снова попытался подняться, но другой кулак заехал ему прямо в живот.

Фабрицио сник, как порванный футбольный мяч, в глазах взорвались тысячи оранжевых искорок. Из него вышел весь воздух, который был в легких, дыхание остановилось, и, агонизируя, он почувствовал, как чьи-то громадные руки берут и поднимают его с той же легкостью, с какой человек поднимает пакет с покупками.

Гигант взвалил его на плечо и понес куда-то. Фабрицио открыл глаза. Розовеющее небо было над ним, он мог коснуться его рукой и слышал хриплый шум в своих скукожившихся легких, которые, как вакуумная упаковка, втягивали в себя воздух.

И, говоря себе, что он сможет восстановить дыхание и не умрет, он осознал, что темнота была чем-то большим, нежели просто отсутствие света. Она была стихией, которая поглотит

его.

Тупой удар в затылок вышиб из него эту последнюю мысль.

61

– Что ты тут хомячишь? Поделись с нами. Не жлобствуй.

Саверио Монета увидел в дверях три физиономии. Самого высокого с длинной челкой и в очках без оправы он точно видел по телевизору, вероятно, это был телеведущий. Второй, низколобый коротышка, больше смахивал на политика. Третий, хм… Его лицо было ему незнакомо.

Одетые в охотничьи костюмы от Ральфа Лорена, с блестящими от геля волосами, с бутылками шампанского в руках, они мнили себя сильными мира сего, но на самом деле были лишь тройкой пьяных говнюков.

Саверио в говнюках разбирался. Он рано познакомился с этим сортом людей, еще в школьные годы. Обычно они сбивались в шайки, чтобы чувствовать себя всесильными. Если ты попадался им на мушку и они понимали, что ты хочешь, чтобы от тебя отстали, они начинали кружить вокруг тебя, как голодные гиены.

В лучшем случае они поджидали тебя после школы и, придравшись к любой мелочи, затевали ссору, колотили, и этим дело заканчивалось. В других же случаях они строили из себя друзей, были славными и компанейскими, заставляя поверить, что ты можешь быть одним из них, – и когда ты, как идиот, ослаблял защиту, они разбивали тебе сердце, опустив тебя и втоптав в грязь, а потешившись, выкидывали, как сломанную игрушку. В воскресенье, однако, они шли на мессу с родными и принимали причастие. По окончании средней школы они на папенькины денежки отправлялись учиться за границу. Там они “брались за ум” и возвращались в Ориоло уже адвокатами, финансовыми консультантами, стоматологами. Внешне приличные люди, в душе они по-прежнему оставались говнюками. Нередко такие шли в политику и разглагольствовали с трибуны о Боге, семейных ценностях и родине. Вот они, новые рыцари католической культуры.

Саверио быстро сунул в карман записку Зомби. Он прищурил глаза, а губы вытянулись в сардоническую ухмылку.

– Хочешь знать, что я ем?

Тип с бородкой возликовал:

– Мы с тобой понимаем друг друга, брат мой. Покажи свои сокровища.

Политик добавил:

– Поделись ими с друзьями.

Саверио повернулся и поднял с земли тело Зомби. Удивительно, как мало он весил.

– Что предпочитаете, бедро или руку? – И, сделав страшные глаза, развернулся к ним с обугленными останками в руках.

Троица вначале не поняла, что это. Бородатый шагнул вперед, потом шарахнулся назад, выписав неуклюжую тарантеллу.

– О боже…

– Что это за чертовщина? – Политик схватил за локоть телеведущего.

– Похоже на обуглившийся труп. Глянь только, какая гадость, – заключил третий, уронив бутылку шампанского, разлетевшуюся на тысячу осколков.

Саверио положил на землю Зомби и, взявшись за Дюрандаль обеими руками, поднял его над головой.

– Так что вам отрезать? Руку или бедро?