Да будет воля моя

Бенкау Дженнифер

Он, конечно, узнал ее, хотя она сразу же отвернулась, чтобы сбежать на кухню. Это был почти пируэт. Как тогда, в балетном зале, когда он…

Вот только об этом думать ей нельзя – ей вообще нельзя думать о нем.

Прижавшись спиной к кафельной стене, она ждет, надеется, что к ней подойдет коллега и она сможет придумать какой-нибудь предлог, чтобы извиниться и уйти. Врать она не умеет, и ей нужна хорошая отговорка. «Думай, Дерия, думай», – заставляет она себя. Думай о чем угодно, только не о нем, только не о нем!

Я…

Подходящим поводом был бы приступ мигрени или что-нибудь вроде сердечного приступа –

тут ей бы поверили. После пережитого страха она уже и так наверняка бледная как смерть.

Як…

Позже нужно будет пойти за покупками – обязательно за покупками. Молоко, йогурт и корм для кошек. Кошачий корм, ни в коем случае не забыть любимый корм Одина, иначе кот обидится и наблюет ей в туфли.

Яко…

Вечером у нее дежурство на кассе. С шести до десяти, хорошая смена – приходит много покупателей, клиенты, и все они страшно спешат. Люди, с которыми время проходит быстрее. Люди, которые почти не удостаивают взглядом ее, кассиршу. И это именно то, чего ей больше всего хочется. Такие смены утомляют, они парализуют мысли – мысли, которые мешают ей. Засыпать в такие вечера легче и…

Якоб

Якоб. Якоб. Якоб.

Светлые каштановые волосы. Светло-карие глаза. Слегка загорелая кожа. Прошло так много лет. Он не изменился.

Зато изменилась она. И как изменилась! Она на какое-то мгновение думает о крови, смерти и ледяном ужасе, всего лишь на миг, и этого объяснить себе не может. Дежавю?

Она выбрасывает эту мысль из головы. Забудь немедленно! Такого никогда не было.

– Дерия?

Открывается раздвижная дверь. За ней стоит Тони – ее шеф. Собственно говоря, Тони на самом деле зовут Давид Шмицке, но он подкрашивает волосы в черный цвет и поэтому слегко похож на итальянца. Должно быть, оттого он и назвал свое кафе «Тони’с» – именно так, с глупым апострофом. Это приводит Дерию в отчаяние каждый раз, когда она видит логотип над дверью, на фартуках и бумажных салфетках. Но вскоре все начали называть его Тони.

Тони, ничего не понимая, переводит взгляд с нее на поднос, там медленно оседает молочная пена на двух чашках латте макиато:

– Ты что здесь делаешь, гости ведь ждут, что случилось, и вообще, что у тебя за вид?

Дерия трет лоб:

– Я… у меня закружилась голова. Я вынуждена была…

Щеки горят, она чувствует, как лицо краснеет от вранья.

– Надо же было сказать мне! – Качая головой, Тони отодвигает ее в сторону и берет у нее из рук поднос. – Я поработаю вместо тебя, приляг на полчасика, только не падай тут перед нами в обморок и, пожалуйста, пожалуйста, смотри, чтобы тебя не стошнило! А то что подумают люди?

– Извини, Тони, – бормочет она.

Но ее неудержимый шеф, по своему обыкновению, уже устремился дальше, выдав какой-то непонятный поток слов. Вот его худощавая фигура скрывается за поворотом. Тони не останавливается ни на секунду, никогда. Наверное поэтому, частенько приходит ей в голову, он такой тонкий, просто как нить. Шефу надо бы питаться, как профессиональному спортсмену, но на это ему, как гастроному, при всем желании не хватает времени. Тони за целый день не успевает выпить даже собственную чашку кофе. Или не хочет, чтобы не проводить в туалете ни единой минутой больше, чем абсолютно необходимо.

У Дерии подкашиваются ноги, возникает ощущение, словно она идет по толстому поролону.

Наконец она падает в кресло в помещении для отдыха. С помощью одной из маленьких бутылочек воды, которые стоят здесь наготове, она пытается охладить пылающие щеки, но вода теплая и ничем ей не помогает. Дерия надеется, что коллеги не увидят ее в таком состоянии. Ей стыдно, что какой-то мужчина времен ее молодости так выбил ее из колеи. Ведь она уже давно не девочка-подросток, а женщина тридцати двух лет, да с жизненным опытом, которого наберется на все шестьдесят. Тем не менее она чувствует себя маленькой и беспомощной – точно такой же, какой была, когда познакомилась с Якобом.

И тут опять появляется он и поворачивает время вспять.

Якоб уже был главным редактором школьной газеты, она тогда училась в шестом классе, а он – в восьмом. Его пальцы умело и быстро бегали по пожелтевшей клавиатуре старенького компьютера «Коммодор», стоявшего в маленькой комнате, которую они именовали редакцией. Отопление здесь потрескивало громче, чем в любом помещении школы. Она печатала куда медленнее Якоба, щелканье клавиш было не музыкой, а треском без всякого ритма. Ее первой статьей для школьной газеты был отчет о выступлении их танцевальной группы «Танц-АГ» на городском празднике. Она занималась балетом и танцевала, именно поэтому ей и поручили это задание. Фотография была не резкой, а ее текст – угнетающе плохим. Но ей разрешили продолжать.

– Дерия, нужно ставить пробелы после точек, – объяснял Якоб и при этом заглянул ей через плечо, так что его щека оказалась совсем близко к ее щеке.

– А разве так нужно? – Ей не хотелось возражать, ей просто хотелось поговорить с ним подольше.

– Да, именно так.

– Почему после? Почему не перед? Так ведь было бы логичнее?

– Потому-у что. – Якоб взглянул на нее и промолвил так протяжно, что ей показалось, что слово коснулось ее кожи: – Потому что это так.

– А кто это сказал? – Всего лишь дыхание, но она чувствовала себя храброй и бесстрашной, словно их диалог был чем-то великим. Коленки под столом дрожали, но он не мог этого видеть.

Короткий смешок – вот и весь ответ.

Улыбка на его губах была нежной:

– Просто ставь пробелы.

И он снова убежал.

Якоб. Единственный танец на карнавале, когда она была в седьмом классе, а он в девятом. Под музыку «Ветра перемен» группы «Скорпионс» они переносили тяжесть тела с одной ноги на другую и смотрели мимо друг друга. Ее руки лежали на его плечах, а его – на ее бедрах. Его лицо было пурпурно-красным. И это было видно даже под гримом черта. После танца он прямо так, с рогами на голове, уехал на своем велосипеде «BMX» домой, а счастливая Дерия осталась, ведь он танцевал со всеми другими девочками, но после танца с ней – уже ни с кем.

Якоб. Робкий поцелуй в девчачьем туалете, когда она была в восьмом классе, а он – в десятом. Она прищемила себе пальцы дверью, да так сильно, что пошла кровь, а он отвел ее к умывальнику и держал ее руку под струей воды. Он держал ее крепко и нежно, а ледяная вода обжигала ей рану. Затем он бесконечно долго удивлялся слезам в ее глазах, которые она изо всех сил пыталась удержать. Наконец он нагнулся к ней и просто притронулся к ее носу своим. Она подняла голову, и он поцеловал ее, и это было прекрасно, и больше ничего.