Да, это было...
Шрифт:
…Наступила весна 1939 года. Из окна доносился голос кукушки. Детвора звенела по-весеннему. Открылась навигация. В бухте слышны гудки судов, поддерживающих связь острова с материком. Тюремное прозябание становилось все невыносимее. И вдруг началось что-то необычное. В коридоре послышалось движение, обычно заглушенные шаги надзора сменились громким топотом. Вскоре нас стали вызывать на медицинский осмотр. Мы терялись в догадках.
Однажды всех обитателей камеры повели в соседнее монастырское помещение, в обширную комнату, уже заполненную заключенными. В ней стояли железные кровати с постельными принадлежностями. От массы новых людей кружилась голова. Начались знакомства, разыскивались земляки. Странный вид был у людей в
Всех узников разбили на три смены. На острове начались круглосуточные земляные работы. Шло строительство аэродрома на берегу залива, делали дренажи вокруг зданий Соловецкого лагеря, сооружали фундаменты для какого-то большого здания на месте старого монастырского кладбища. После длительного безделия заключенные работали с большой энергией.
Те, кто трудился на берегу бухты, первыми увидели, что на рейде встало большое морское судно. Оно было для нас.
В солнечный день началась погрузка на лесовоз «Буденный». Чрево судна было приспособлено к перевозке людей: установлено шесть этажей деревянных нар по левому и правому бортам на всю высоту. В кормовой части уже находилось 400 заключенных» уголовников, которых погрузили в Архангельске. Всего арестантов было до трех тысяч. Мы со Степанченко разместились на четвертом этаже. Никаких постельных принадлежностей не полагалось. В Соловках выдали личные вещи. Они пригодились. Из вещей мы соорудили постели. Началось труднейшее морское путешествие совместно с судами Карской экспедиции 1939 года.
Спасательных средств на лесовозе не было. Позже ходили слухи, что когда началась Великая Отечественная война, «Буденный» торпедировала немецкая подводная лодка, и с живым грузом он ушел на дно. Мы дошли благополучно, хотя ох и тяжел был путь. На борту устроили небольшую будку — одноместную уборную. Круглые сутки здесь стояла очередь. Ведь ехал трехтысячный отряд, а во-вторых, подъем на палубу, на свежий воздух из затхлого трюма доставлял наслаждение. За несколько минут можно было окинуть взором неоглядные просторы моря с их тяжелыми, свинцовыми громадами волн. Иногда на горизонте появлялись шлейфы дымов судов Карской экспедиции.
Однажды лесовоз встал на якорь. Пополнялись запасы пресной воды и топлива. Недалеко стоял на якоре ледокол «Ленин». По палубе ходили люди, сушилось выстиранное белье. Тягостно было смотреть на эту картину нормальной человеческой жизни.
Среди заключенных организовалась группа активистов из более ловких и пронырливых. Командование лесовоза уполномочило их получать и распределять среди едущих хлеб, сахар и пр. До шторма на палубе готовилась горячая пища, а затем перешли на сухое питание. Мучительно не хватало воды. Ее опускали на веревке в ведре с верхней палубы. Уголовники сосредотачивались на каком-либо этаже и перехватывали воду.
За время путешествия познакомились с товарищами по несчастью. В этапе не было крупных партийных и советских работников. По приговорам военных коллегий они остались навечно там, где их судили. Из сослуживцев по «Уралмедьруде» на лесовозе оказались В. М. Суворов, Р. М. Кац и Б. Б. Зееман (все беспартийные специалисты). Работники свердловского облплана Истомин и Фукс ехали больными. По приезде в Дудинку Истомин умер, Фукс скончался позднее в Норильске. Румянцев из Магнитогорска также вскоре после приезда умер в Дудинке. Председатель одного из райисполкомов Свердловска Фоминых перед второй мировой войной был из Норильска вывезен в Свердловск, реабилитирован, но вскоре умер.
На восьмой день морского путешествия лесовоз бросил якорь против Дудинки. Береговой катер начал переброску прибывших на берег. Первыми вывезли уголовников, которые уходили отягощенные вещами,
Поезд двигался медленно, но, к счастью, погода была не холодная, что за 69-й параллелью редко. сть. Оказалось, что мы прогадали, попав в последний эшелон. Мы ехали в единственном составе, который не дошел до Норильска. Нас выгрузили в тундре километрах в восьми от города. На склоне горы Надежда виднелись лагерный пункт и объекты угольной штольни.
Начался тяжелый марш по мокрой, чавкающей под ногами тундре. Обессиленные обладатели багажа бросали его на дороге. Лишь бы самим добраться. Прибывших расселяли в земляные бараки, которые наскоро были построены. Зону еще не огородили колючей проволокой и обозначалась она колышками. Предупредили, что выход за «зону» считается побегом и оружие будет применяться без предупреждения. До нашего прибытия на «Надежде» уже была группа арестантов. Они встретили нас на правах старожилов. Меня, как горняка, потянуло на породный отвал, который отсыпался в зоне. На отвале встретился с двумя, судя по одежде, узниками. Один из них назвал меня по имени. Он оказался Сергеем Коноваловым, которого я когда-то знал, как окрвоенкома из Ирбита. В момент ареста он был уже начальником Свердловского областного управления местами заключения. Второй тоже свердловчанин — Леонид Копуллер, заведовал хозяйственными делами Свердловского обкома партии и облисполкома. Обоих привезли из Полтавской тюрьмы.
Провели регистрацию прибывших. Не разобравшись, я записался у первого стола и ошибся — попал на общие работы по прокладке узкоколейной железной дороги от угольной штольни до рудного карьера. Как потом выяснилось, за следующим столом регистрировали для работы в самой угольной штольне. Подземная работа лучше во всех отношениях — не на пурге, не в холоде. Но было уже поздно. Земляные работы, отвозка грунта в тачке в условиях Заполярья была очень тяжела. Такой труд требовал у си* ленного питания. После смены многие, и я в том числе, ходили на кухню помогать поварам-уголовникам чистить картошку, носить снег для таяния. Перепадал дополнительный кусок. Без этого выдержать было трудно. Тех, кто не выполнял норму, кормили «гарантией» — мизерным тюремным пайком. На «гарантии» люди скоро выбивались из сил и кончали моргом. Коновалов как-то сказал руководителям штольни, что чернорабочим на стройучастке работает горный инженер, те предприняли попытку взять меня в штольню, но воспротивился прораб-строитель — я числился одним из лучших рабочих.
Вспоминается первое утро выхода на работу. Еще не оправившиеся от изнурительного путешествия, все спали крепко. Вошел нарядчик из заключенных-уголовников. Приторно-слащавым голосом объявил: «Вставать пора! На работу, товарищи!» Все спят. Голос нарядчика загремел: «Вы что? Так вашу перетак… На курорт приехали? А ну живо! Марш из барака…» На верхних нарах остался лежать больной. Начальник конвоя, здоровенный верзила, поднялся к нему.
— Чего не встаешь?
— Болен.
— Есть разрешение медпункта?
— Не был у врача.
Верзила схватил больного, как пушинку, и бросил на пол. Бедняга вскочил и, качаясь из стороны в сторону, вышел из барака. Вскоре он умер.
Наш этап весь переболел дизентерией и куриной слепотой. Бани в зоне «Надежда» не было. В санитарный день водили мыться в Норильск. Связь с городом была скверная. Из зоны выходили при хорошей погоде, а когда спускались в норильскую впадину, там бушевала пурга. Пропускная способность бани была такая, что нас делили на три группы. Одна моется, две ждут на морозе. А когда мылась третья группа, то первые две замерзали на улице. Многие погибли от этой бани.