Да не судимы будете

Автор неизвестен

1933 год, Началось строительство металлургического завода «Азовсталь». Его контуры с каждым днем все ярче вырисовьша- ются, и это все видно из нашего прокатного цеха с территории «Провиданса». В ночное время беспрерывно вспыхивают мол­нии от сварочных аппаратов, идет сварка конструкций будущего металлургического гиганта «Азовсталь». На новое предприятие набирают кадры. Предложили и мне перейти на «Азовсталь» — отказался. Надо закончить институт, защитить диплом, а там будет видно. Мне пошел 24-й год, Любе 22-й. Мы уже вполне самостоятельные люди, тем более по тем временам. Жить приходится самостоятельно, да еще помогать моей матери, которая живет одна в Харьковской области, и живет впрого­лодь, несмотря на нашу помощь. В то время — 1932—1934 годы — на Украине был страшный голод. На селе вымирали от голода семьями, даже целыми деревнями. Во многих местах было даже людоедство — это бьша трагедия. Все же

когда- нибудь станет известно, сколько же от голодной смерти в эти годы погибло людей. Это было просто преступление нашего правительства, но об этом стьщливо умалчивается, все списыва­ется на успехи и трудности «роста».

Мы живем впроголодь, но все же не голодаем, оба получаем продовольственные карточки. Я получаю по карточке 600 грам­мов, Люба 400 граммов хлеба — килограмм на двоих, да еще кое-какие консервы, яичный порошок, селедку. В общем, жить как-то можно.

16 августа 1933 года родился у нас сын. Это была большая радость и вместе с тем огромная забота: надо было подкармли­вать Любу, чтобы она могла кормить малыша. Я подрабаты­ваю — читаю курс лекций по комплексу прокатного производ­ства на курсах повышения квалификации. Многие мои слушате­ли на практике знают больше своего «учителя», но теоретиче­ских знаний у них явно маловато. Приходится популярно изла­гать теорию прокатки, калибровку валков, работу и процесс сварочных печей, силовые установки прокатных станов, хими­ческий и механический состав, содержание разных металлов, которые прокатываются на прокатных станах завода имени Ильича. Это была большая практическая и теоретическая шко­ла подготовки как для мастеров, так и для меня. И вместе с тем большая материальная поддержка.

Сын наш растет очень неспокойньш мальчиком. Любе надо работать и заниматься, а оставить ребенка не на кого. О дет­ских яслях тогда только мечтали, так же как и сейчас во многих местах. Люба решила пригласить к себе в помощницы младшую сестру Лену. (Ей было тогда лет 15—16, хорошая девущка.) Нам стало значительно легче. Втроем выбираем имя нашему мальипу. Решили, что имя Борис в сочетании с отчеством созвучно: «Борис Петрович». В метрической записи у Бориса в графе: «Где родился?» — записано: «Ст.Сартана, на заводе Ильича» — одним словом, настоящий заводской парень.

В командировку на наш завод приехал мой соученик по рабфаку С. В. Сурель. Он работает управляющим харьковской конторы «Судморснаб». Разговорились. Ему, оказывается, нуж­ен начальник отдела черных и цветных металлов. Должность приличная, неплохой оклад, Харьков — все это, вместе взятое, не могло меня не взволновать, когда Сурель предложил мне занять такую должность, тем более в моем родном с юношеских лет городе. Но как это сделать? Ведь с завода меня никто не отпустит. Это можно сделать только переводом вышестоящих инстанций, Сурель обещал решение этого вопроса взять на себя, но просил только моего согласия. Я дал согласие, но, откровенно говоря, мало было веры в реальность этого дела.

Прошло около трех месяцев, как у нас с Сурелем состоялся разговор. Я уже и не ждал и не надеялся на решение этого вопроса. Работы много, тем более поговаривают, что Рудаков не возвратится в цех, и мне быть начальником цеха. Ну что ж, перспектива неплохая, людей я знаю, они ко мне относятся хорошо, производство я освоил неплохо. Теперь уже дипломи­рованный инженер, в заводоуправлении я тоже на хорошем счету.

Но вот как-то меня вызь1вают к главному инженеру и сооб­щают, что по решению вышестоящих организаций откоманди­ровываюсь в распоряжение судостроительной промышленно­сти. Тут же мне главный инженер завода говорит, что если я напишу заявление с отказом ехать в Харьков, то он все сделает, чтобы я остался на заводе имени Ильича. Но я этого не стал делать. Итак, мы всей семьей переезжаем в Харьков. Работа есть, но жить пока что негде. За счет Главморсудснаба снимаем комнату в частном доме в районе Конной площади. Дом чистенький, хозяева приветливы, но все это без удобств. Люба с Борей на несколько месяцев уезжает к родным в Дне­продзержинск.

Я поглощен новой работой, отдел мой в Главморсудснабе основной, составляет 70—75% всего объема снабжения судо­строительной промышленности. Работа мне нравится, живая, оперативная, захватывающая. Приобретаю дополнительный опыт уже более крупного масштаба. Одно мучает: нет у меня с семьей своего собственного угла. Предпринимаю меры к при­обретению собственного жилья. В коммунальной квартире (во флигеле) по улице Иванова № 36 за наличный расчет покупаю одну маленькую комнату в 10 м^, с печным отоплением, без особых удобств. Но все же есть свой угол и приют для нашей маленькой семьи. Люба с Борей на лето 1936 года вновь уезжают в Днепродзержинск. Из письма я узнаю, что родной брат Любы, Банный Николай — научный работник Харько­вского

инженерно-экономического института, арестован по по­литическим мотивам. Это меня страшно огорчило, а по тем временам особенно, так как это обязательно отразится на всех родственниках и даже знакомых.

Срок моей военной брони истек. Я получил предписание военкомата явиться для уточнения данных. По занимаемой мной должности я имел право на получение брони, но от нее отказал­ся. Решил, что рано или поздно надо отслужить действительную военную службу в рядах Красной Армии и получить воинское звание. Семья остается в Харькове, благо есть какой-то угол. На работу Любу нигде не берут, ибо она сестра репрессирован­ного по «политическим» мотивам брата, чуть ли не «врага народа». Все же с большим трудом, и то только потому, что я, кормилец, ухожу в армию, определил Любу на работу терми­стом на патефонный завод. Сам я ухожу в команду одногодич­ников проходить действительную военную службу в рядах Крас­ной Армии.

Осень 1936 года. Скомплектована команда одногодичников в количестве 96 человек. Я назначаюсь старшим. Мне вручают­ся все документы, и мы должны отправляться в воинскую часть. Первая разнарядка была на Дальний Восток, затем окончатель­но определились: город Днепропетровск, 30-й отдельный учеб­ный танковый батальон. Все мы, курсанты 25—30 лет, все с высшим образованием — инженеры, конструкторы, техноло­ги, уже с довольно солидным практическим опытом командной работы. Но военная служба заставляла делать все: стоять в ка­рауле, дежурить на кухне, убирать казарму, мыть полы и чи­стить места общего пользования. В то же время нам надо было за один год пройти курс нормальной трехгодичной военной школы, знать уставы, разбираться в тактике, самостоятельно решать тактические задачи, в совершенстве изучить материаль­ную часть танка Т-26, научиться водить автомобиль, трактор, а затем и танк, отлично владеть стрелковым оружием, хорошо стрелять из станкового пулсмста и пушки, изучить и знать парковую службу. Да еще многое надо было изучить и знать — ведь через год нас должны будут аттестовать командирами- танкистами.

Комиссаром полка, в который входил 30-й танковый бата­льон, был Руденко, грамотный, обаятельный, интересный чело­век. В первые же дни нашего прибытия в полк он меня пригла­сил для обстоятельной беседы. А через несколько дней прика­зом я был назначен политруком роты курсантов-одногодични- ков, оставаясь сам рядовым курсантом. Первым политическим занятием с курсантами у меня было изучение «Сталинской конституции» 1936 года.

1937 год. Как-то меня пригласил к себе комиссар полка Руденко. У него сидел военный, в петлицах которого было по три «шпалы». Оказалось, это был представитель особого отде­ла дивизии. Разговор со мной шел о том, известно ли мне, что родной брат моей жены Банный Николай арестован, находится под следствием и скоро предстанет перед судом «тройки». Я ответил, что мне известно об аресте брата жены, но какое предъявляют ему обвинение, мне неведомо, и я об этом ничего не знаю. Мне был задан вопрос, встречался ли я с Банным и какой был у нас с ним разговор? Я ответил, что встречался, и не один раз, а разговоры были общие. Не было определенной темы в разговоре. Затем меня спросили, писал ли я книгу о молодежной рабочей коммуне на опыте харьковского завода «Серп и молот»? Я ответил, что такая брошюра была написана и вышла в свет. Писалась она по заданию ЦК ЛКСМУ, и я в этом ничего плохого не вижу. Представитель особого отдела мне сказал, что меня обвиняют в «левацком загибе». Я возразил, что написана она, брошюра, была с санкции пар­тийных органов, да и с тех пор прошло более пяти лет, почему же этот вопрос поднимается сейчас? Беседующие со мной обош­ли мой вопрос молчанием. После этой «беседы» со мной на эту тему больше никто никогда разговора не вел. Отношение ко мне командования и политорганов части осталось по-прежнему хорошим.

Подходил срок нашего выпуска и аттестации как коман­диров. Некоторых из нас командование приглашало остаться в кадрах Красной Армии. Была и со мной такая беседа. Ее проводили комиссар полка Руденко и новый командир полка (старший к этому времени был арестован). Моя кандидатура командование интересовала особо: считалось, что я политиче­ски хорошо подготовлен, партийный стаж мой был уже прилич­ный — 9 лет, я имел практический опыт работы с людьми на производстве, и в качестве политрука роты аттестация как курсанта и будущего командира-танкиста была хорошей. Мне предлагали остаться в кадрах на должности командира танковой роты с хорошим окладом, квартирой. Выпускают меня старшим лейтенантом. Обещали, что через год я буду командиром танко­вого батальона, а там, говорили они, и полк поручат. Заманчи­вое дело само по себе, но кадровым командиром я не собирался быть, у меня есть специальность инженера и практический опыт работы на производстве.