Да, та самая миледи
Шрифт:
Прошло минут десять. Я не слышала ничего, кроме биения собственного сердца.
Я молила Бога, чтобы тот человек пришел. Наконец я услышала столь знакомый мне звук открывшейся и снова закрывшейся двери, и затем, несмотря на толстый ковер, послышалось легкое поскрипывание пола. Я различила в темноте какую-то тень, приближавшуюся к моей постели…
– Скорее, скорее! – умолял Фельтон. – Разве Вы не видите, что каждое Ваше слово жжет меня как расплавленный свинец?
Это еще не самая сильная боль, поверьте мне, лейтенант…
– Тогда я собрала все силы, я говорила себе, что пробил час мщения или, вернее,
Негодяй, он все предвидел: грудь его была защищена кольчугой, и нож притупился о нее.
«Ах так! – вскричал он, схватив мою руку и вырывая у меня нож, который сослужил мне такую плохую службу. – Вы покушаетесь на мою жизнь, прекрасная пуританка? Да это больше, чем ненависть, это прямая неблагодарность! Ну, ну, успокойтесь, мое прелестное дитя… Я думал, что Вы уже смягчились. Я не из тех тиранов, которые удерживают женщину силой. Вы меня не любите, в чем я сомневался по свойственной мне самонадеянности. Теперь я в этом убедился, и завтра Вы будете на свободе».
Я ждала только одного – чтобы он убил меня.
«Берегитесь, – сказала я ему, – потому что мое освобождение будет для вас бесчестием».
«Объяснитесь, моя прелестная сибилла».
«Да потому что, как только я выйду отсюда, я расскажу все, я расскажу о насилии, которое Вы надо мной учинили, и о том, что Вы держали меня в плену. Я укажу на этот дворец, в котором творятся подлости; Вы слишком высоко поставлены, милорд, но трепещите, над Вами есть король, а над королем – Бог».
Как ни хорошо владел собой мой преследователь, но не мог сдержать движения гнева. Я не могла видеть выражения его лица, но почувствовала, как задрожала его рука, на которую была положена моя.
«В таком случае Вы не выйдете отсюда!» – грозил он.
«Отлично! – вскричала я. – В таком случае место моей пытки будет вместе с тем и моей могилой. Прекрасно! Я умру здесь, и тогда вы увидите, что призрак-изобличитель еще страшнее угрожающего живого человека».
«У Вас не будет никакого оружия».
«У меня есть одно, которое отчаяние оставило во власти каждого существа, имеющего достаточно мужества, чтобы прибегнуть к нему. Я уморю себя голодом».
«Не лучше ли мир, чем подобная война? – сказал негодяй. – Я немедленно возвращаю Вам свободу, объявляю Вас самой добродетелью и провозглашаю Лукрецией Англии».
«А я заявлю, что Вы были ее Секстом, я разоблачу Вас перед людьми, как я уже разоблачила вас перед Богом, и, если нужно будет засвидетельствовать это обвинение моей кровью, я сделаю это, как Лукреция».
«А! – произнес мой враг насмешливо. – Это дело другого рода. Честное слово, в конце концов, Вам здесь хорошо, Вы не чувствуете ни в чем недостатка, и если Вы уморите себя голодом, то будете сами виноваты».
С этими словами он удалился. Я слышала, как отворилась и затворилась за ним дверь, и я осталась подавленная, признаюсь в этом, не столько горем, сколько стыдом, что мне не удалось отомстить за себя.
Он сдержал слово. Прошел день, прошла ночь, и я его не видела. Но и я тоже держала свое слово и ничего не пила и не ела; я решила, как я заявила
Я провела целый день и ночь в молитве, потому что я надеялась, что Господь простит мне мое самоубийство.
На следующий день дверь отворилась; я лежала на полу, силы начали изменять мне.
При шуме его шагов, я приподнялась на руке.
«Ну как? – спросил голос, звучавший для меня слишком страшно, чтобы я могла не узнать его. – Смягчились ли мы немного и согласны ли купить свободу ценой одного только обещания: молчать? Послушайте, я добрый принц, – прибавил он, – и хотя я не люблю пуритан, но я им отдаю справедливость, равно как и пуританкам, когда они хорошенькие. Ну, поклянитесь же мне на распятии, я не требую от Вас большего».
«Поклясться Вам на распятии! – вскричала я, приподнимаясь (от этого ненавистного голоса ко мне вернулись все силы), – поклясться на распятии! Клянусь, что никакое обещание, никакая угроза, никакая пытка не заставят меня молчать. Поклясться на распятии! Клянусь, что я буду всюду указывать на Вас, как на убийцу, как на похитителя чести, как на подлеца. На распятии! Клянусь, если мне удастся когда-либо выйти отсюда, я буду молить весь род человеческий отомстить Вам!..»
«Берегитесь! – сказал он таким угрожающим тоном, которого я еще не слышала у него. – У меня есть еще одно средство, заставить Вас молчать или, по крайней мере, не допустить, чтобы поверили хотя бы одному Вашему слову, к которому я прибегну только в крайнем случае».
Я собрала последние силы и в ответ на его слова разразилась смехом.
Он видел, что с этих пор между ним и мной вечный бой не на жизнь, а на смерть.
«Послушайте, – сказал он. – Я даю Вам еще остаток этой ночи и следующий день – подумайте и решите: если Вы обещаете молчать, Вас ждет богатство, уважение, даже почести; если Вы будете угрожать мне, я предам Вас позору».
«Вы! – вскричала я, – Вы!»
«Вечному позору, неизгладимому…»
«Вы!» – повторяла я.
– О! Я Вам говорю, Фельтон, что считала его сумасшедшим.
«Да, я!» – отвечал он.
«Ах, оставьте меня, – сказала я ему. – Уйдите, если Вы не хотите, чтобы я сейчас же на ваших глазах разбила себе голову о стену!»
«Хорошо, – сказал он, – как хотите. До завтрашнего вечера».
«До завтрашнего вечера!» – ответила я, падая снова на пол и кусая ковер от бешенства.
…Фу, я даже устала, живописуя эти ужасы, и замолчала на минутку, собираясь с силами.
У Фельтона был вид человека, которого сейчас хватит удар. Воцарилось молчание.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
КАК РОЖДАЮТСЯ ГЕРОИ
Я продолжила:
– Почти три дня я ничего не ела, не пила и испытывала страшные мучения: по временам точно облако давило мне лоб и застилало глаза, начинался бред.
Наступил вечер; я была так слаба, что каждую минуту теряла сознание, и каждый раз, как это со мной случалось, благодарила Бога, думая, что я умираю.
В один из этих обмороков я услышала, что отворилась дверь; от ужаса я пришла в себя.
Он вошел ко мне в сопровождении человека в маске – сам он тоже был замаскирован, но, несмотря на это, я узнала его шаги, его голос; я узнала этот внушительный вид, данный ему адом на несчастье человечества.