Да, я там работал: Записки офицера КГБ
Шрифт:
Перед нами поставили задачу: вести наблюдение за водителями-финнами и ни в коем случае не выпускать из виду сами автобусы — даже пустые. Что-то людям из «Дома 2» — так мы называли сотрудников контрразведки и разведки (она в те годы размещалась в хорошо всем знакомом здании на Дзержинке — теперь Лубянке) — было известно о «Моупинтуре», но, видимо, немного. Нас предупредили, что в числе туристов могут быть люди, либо связанные с ЦРУ, либо кадровые разведчики — работать с учетом этого обстоятельства было непросто.
В принципе, держать в поле зрения здоровенный, ярко раскрашенный автобус несложно,
После поездок по городу водитель, отвезя туристов в отель, гнал автобус к ВДНХ, ставил его на платную стоянку, тщательно запирал все двери и отправлялся в тот же отель. Ночью мы за автобусами не наблюдали…
Так продолжалось несколько лет (именно лет, а не зим, поездки были летними). Результатов не было никаких, азарт ослабевал, мы становились все более невнимательными.
Наконец, задание было прекращено, терпение в «Доме 2», видимо, иссякло.
Спустя год или два мы узнали, что на Минском шоссе, где-то под Смоленском, один из «Моупинтуров» попал в катастрофу и разбился вдребезги, погибли люди.
Во время осмотра обломков под сиденьем водителя был обнаружен тайник, оборудованный для длительного и комфортабельного пребывания в нем одного человека.
Кого вывозили или ввозили в СССР или Польшу «Моупинтуры»?
Мы ничего не добавили к тому, что знали люди из «Дома 2». Трудно себе представить, чтобы ввезти и вывезти из нашей страны человека было так просто. Ведь граница была на замке…
Много лет спустя машина, в которой находилась небольшая советская делегация, пересекала границу между двумя европейскими странами. Остановились около домика пограничников страны, которую мы покидали (заставой этот домик никак нельзя было назвать — весь пряничный такой), и я, собрав паспорта коллег, попросил пограничника проставить штампы о выезде из страны. Мимо проезжали машины с номерами многих стран, не останавливаясь.
Похлопав белыми ресницами, пограничник с некоторым трудом понял, что от него требуется (советские паспорта он видел впервые и обрадовался возможности пополнить опыт суровой службы), с трудом нашел в письменном столе какой-то штампик, и наш выезд был, слава Богу, зарегистрирован.
Пограничник вышел проводить меня до машины. Прямо перед нами, на другой стороне моста, начиналась другая страна, и я увидел, что в «том» пограничном домике не горел свет (был вечер).
— А где же «те»? У кого мы поставим штамп о въезде?
— Так сегодня же воскресенье, они там работают до восьми, — завистливо вздохнул «этот» пограничник.
Это одно из моих самых ярких впечатлений о пересечении границ — а сколько же я их пересек! Кстати, в обеих странах было и есть что охранять…
Задумывались ли мы тогда о роли КГБ в жизни страны, о социальном смысле нашей работы?
Существовала и другая «наружка» — 7-е Управление КГБ, которое вело слежку за советскими гражданами. Слова «диссидент», «правозащитник», «инакомыслящий» тогда не употреблялись или просто не были известны в нашей стране. Объектами «семерки» были валютчики, фарцовщики, крупные
После нескольких лет моей работы в НН УОДК объединили с «семеркой». Нас стали тоже, хотя и редко, использовать в слежке за соотечественниками. Крымские татары, представители окололитературной среды, такие «антисоветчики», как Якир, Григоренко, поэт Леонид Губанов, стали объектами слежки нашего отдела.
Мы понимали, что «разящий меч революции» уже не в первый раз со скрипом поворачивается внутрь страны.
Что бы нам ни рассказывали на инструктажах о новых объектах, желания «топать» за согражданами не было, насколько я помню, ни у кого из бывшего УОДК, а «семерочники» — особенно на первых порах — с нами особенно не откровенничали. Нашими объектами стали плохо одетые, задерганные и озлобленные люди, пытавшиеся добиться справедливости и найти правду в стране, где ни того, ни другого нет до сих пор.
Я парень из «семерки», гоняю на «восьмерке», Мне наплевать не тех, кто в «Доме 2»… Я воротник — повыше, а кепочку — пониже, Чтоб слишком не торчала голова.Это куплет из песенки о «наружнике» Стаса А., в прошлом тоже сотрудника НН. Жизнь ломала его с рождения — безотцовщина, нищета, мама Стаса работала на Ваганьковском кладбище. Там же они и жили в казенной халупке недалеко от входа — сейчас ее уже нет. Стас был талантлив — умница, романтик, поэт, художник, актер самодеятельного театра. Таких ярких людей в «наружке» можно было по пальцам пересчитать, да и где их много-то встретишь?
Дружбой со Стасом я очень дорожил и гордился, она продолжалась много лет, пока водка не выбила его из колеи…
Вообще в «наружке» пили многовато — работа тяжелая, и некоторым казалось, что водка помогает легче ее переносить.
Песенка Стаса отражала своеобразный эпатаж «наружников», мы всегда понимали, что являемся вспомогательной, низовой службой и нередко ощущали нечто вроде комплекса неполноценности.
Насколько мы разбирались в происходившем вокруг нас? Шел год, когда Хрущев пообещал, что «нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме». Стасик откликнулся стихотворением (привожу по памяти):
Однажды в далекой-далекой стране, Где вовсе бывать не счастливилось мне, Хан трижды великий со сворою слуг С указом в народ обращается вдруг. В Указе все блага — хоть в рай не ходи, И ждать их недолго — лет сто впереди… Но только чтоб люди трудились пока, Чтоб в бешеном ритме потели бока. Чтоб снова на мысли и чувства — запрет, Чтоб не было правды, как щас ее нет… То было в далекой, далекой стране, Где вовсе бывать не счастливилось мне.