Да здравствует король
Шрифт:
Пинком распахиваю дверь, вхожу и бросаю ее на матрас.
Она вскарабкивается в сидячее положение и оглядывается вокруг. Она рассматривает зеленые стены, заваленные книжными полками, графические работы и игровую станцию в дальнем углу.
Она хмурит брови и смотрит на меня.
— Что это за место? Почему ты привел меня сюда?
— Моя комната.
Удивление пересекает ее лицо, когда она снова оглядывается вокруг, на этот раз воспринимая все через другую призму.
— Почему я здесь? — повторяет она.
— Здесь
Она молча смотрит на меня. Я почти вижу, как в ее голове крутятся колесики, пока она обдумывает мою оливковую ветвь. Я никогда раньше не приводил девушку в свою комнату, не говоря уже о том, чтобы пригласить ее спать в моей постели. Она всегда была моим убежищем, единственным местом, которое, как я знаю, принадлежит мне. Я не собираюсь так просто открывать ее для нее, хотя в моей груди появляется удовлетворение при мысли о том, что она будет спать в моей настоящей постели. Это правильно.
Она все еще не двигается, и я затаил дыхание, ожидая, что она решит. Не то чтобы у нее был выбор. Если она попытается уйти, я привяжу ее к кровати. Голую.
Медленно она раздвигает ноги и откидывается на подушки, не отрывая глаз от кровати.
— Тогда закрой дверь и ложись спать.
Резкий выдох срывается с моих губ одновременно с довольной ухмылкой, закручивающейся в уголках губ.
Она приняла правильное решение.
Я закрываю дверь. Я уже собираюсь лечь на кровать рядом с ней, когда она останавливает меня.
— Расскажи мне что-нибудь о своей маме.
Я мгновенно напрягаюсь. Только не это.
— Почему? Что ты пытаешься сделать?
— Я пытаюсь поговорить. Ну, знаешь, поговорить? То, что люди делают, когда спят вместе и пытаются узнать друг друга получше? Просто расскажи мне что-нибудь, что угодно. Это может быть хорошо, плохо, смешно или грустно. Мне все равно, но я хочу, чтобы ты рассказал мне что-нибудь о ней.
— Или что?
Она устало вздохнула.
— Или ничего, Роуг. Я не собираюсь заставлять тебя угрозами делать каждый мизерный шаг вперед. Ты не обязан мне ничего говорить. — Она говорит, а затем делает паузу. Когда она снова заговорила, ее голос был тихим и искренним. — Но я хочу знать о ней. И о тебе.
— Почему?
— Может быть, потому что ты мне нравишься?
— Я же просил тебя не делать этого.
— Ты говорил мне не влюбляться в тебя, и я не буду. Но ты должен мне нравиться, чтобы проводить с тобой столько времени. Чтобы спать с тобой и заниматься с тобой сексом каждую ночь. Я вижу тебя чаще, чем свою лучшую подругу, очевидно, что у меня появятся к тебе какие-то чувства.
— Мне трудно в это поверить. — Я говорю с насмешкой, отворачиваясь от нее.
— Тебе трудно поверить, что ты мне нравишься?
Я так сильно напрягаю челюсть, что боюсь, что она сломается.
— Веришь ты в это или нет, но я верю. Даже несмотря на то, что иногда ты делаешь это чертовски трудным, когда обращаешься со мной как с дерьмом. Но я
— Ты заблуждаешься.
— Может быть. Но я знаю, что я тебе тоже нравлюсь. Иначе ты бы позволил мне уйти сегодня.
— Может быть, ты просто очень хорошо трахаешься.
— Я могу хорошо трахаться, как ты так галантно выразился, и быть человеком, с которым тебе приятно проводить время. — Она отвечает. — Кстати, ты опять это делаешь. Отталкиваешь меня, как только я пытаюсь завязать с тобой настоящий разговор.
Я хмыкаю в ответ. Она обхватывает меня за талию, кладет подбородок мне на грудь и смотрит на меня снизу.
— Просто скажи мне одну вещь.
— Только одну?
— Обещаю на мизинце. — Она отвечает, заговорщицки подмигивая.
— Она готовила для меня.
На ее лице расцветает улыбка, но она старается ее сдержать, явно боясь, что это меня отпугнет.
— Что она готовила?
— Кучу всякого дерьма. Она ливанка, выросла недалеко от Бейрута, поэтому готовила мне много домашних блюд. Таббуле, лабне, манакиш, потрясающий дымящийся баба-ганудж, о котором я иногда думаю.
На самом деле я часто об этом думаю. Готовить для других было ее языком любви, и я часто приходил домой из школы, когда в воздухе витали вкусные ароматы.
— Я не знала, что она ливанка. Это объясняет твои глаза. — Она говорит, проводя пальцем по моему лицу. — Я так завидую твоим ресницам. — Добавляет она с легким смешком.
— Она заставляла меня загадывать желание каждый раз, когда ресница падала мне на щеку. Желание исполнялось только в том случае, если я правильно угадывал, на какую щеку она упала.
— А желания сбывались? — спрашивает она.
Я вспоминаю, что за годы, прошедшие с тех пор, как она уехала, я не раз безуспешно загадывал на ресничке желание, чтобы она вернулась.
В конце концов я сдался, позволив надежде смениться горечью и обидой.
— Иногда. — Я отвечаю, мой тон холоден.
Она чувствует перемену во мне и понимает, что с меня хватит разговоров на эту тему.
— Спасибо, что рассказал мне.
Она прижимает свои губы к моим и дарит мне глубокий, но целомудренный поцелуй.
Этой ночью я трахал ее жестко и быстро, пока звук ее криков не отражался от стен.
— Я сейчас взорву твой мозг.
— Ты уже сделала это прошлой ночью.
— Я собираюсь взорвать твой мозг в кулинарном плане. — Уточняет Беллами, взбивая лопаткой яйца на сковороде.
Когда я проснулся, ее уже не было. Я испугался, что она опять убежала, и бросился вниз по лестнице, споткнувшись о нижнюю ступеньку, когда пытался надеть джинсы.