Далекая гейПарадуга
Шрифт:
Василь был у них единственный. Поздний, тайком под образами у бога вымоленный. Хорошим парнем рос Василь, крепким, правильным. Школу закончил на одни пятёрки, уехал в Ленинград, поступил там в Политехнический. Большим человеком мог стать, инженером. Не случилось — в тридцать седьмом пришла бумага: осуждён к десяти годам за шпионаж и измену Родине. Старый Лабань едва тогда не рехнулся на допросах в НКВД. Однако вновь образа чудодейственные помогли — амнистию Пракоп с Алевтиной Василю вымолили.
— Забрала я твоего сына, старик, — сказала Смерть. — Два года тому,
— Как не знать. Я не то спрашиваю. Где он? Ну, там, наверху.
— Вот оно что, — протянула Смерть. — То мне неизвестно, те дела мне не ведомы. Да и зачем тебе, скоро узнаешь сам.
— Понимаешь, какое дело, — Лабань вновь почесал в затылке. — В тюрьме он сидел. Статья такая, что… — старик махнул рукой. — Вот я и думаю: что, если он туда угодил, к вашим? Мы с ним тогда и не увидимся боле. Мне-то у вас делать нечего, грехов на мне нет. Но если так сталось, что у вас Василёк, я б тогда… — старик замялся.
— Что б ты тогда?
— Я б тогда… Завтрева, как меня заберёшь, тоже к вам попросился.
Смерть поднялась. Пракоп Лабань встал на ноги вслед за ней.
— Не волнуйся, старик, — сказала Смерть, и голос её на этот раз не был бесцветен, Лабаню почудилось в нём даже нечто сродни уважению. — Я позабочусь, чтобы вы не разминулись. Поклонюсь кому надо.
Миронов проснулся в четыре утра — ровно в то время, которое себе назначил. Привстал, огляделся, минут пять вслушивался в предутреннюю тишину. Затем бесшумно поднялся. Безошибочно нашёл путь к гнутой берёзе, под которой было сложено снаряжение. Забрал рюкзак со съестным, закинул на спину. Прихватил флягу с водой, нацепил на пояс. Постоял с минуту и сторожкими шажками двинулся назад, к болоту. На востоке начинало светать, и Миронов ускорился. Добравшись до края топей, повернул на юг и двинул вдоль трясины, с каждым шагом всё быстрей и уверенней.
О скользкую, утопленную в мох корягу Миронов споткнулся, когда был уже в полукилометре от ночной стоянки. Не удержав равновесия, полетел на землю лицом вниз. Успел подставить локти, сгруппироваться и смягчить падение. Предательски зазвенела, шлёпнув о камень, фляга. Миронов припал к земле и замер. По шее хлестануло внезапно острой болью. Подрывник мотнул головой, стряхивая источник боли, наверняка острый обломок сука или ветку. Отползающую под лесной выворотень чёрно-зелёную болотную гадюку он так и не увидел.
— Командир, — Алесь Бабич тяжело дышал, утирал со лба пот. — Слышь, командир.
— Чего тебе? — Докучаев привстал навстречу.
— Красавчик свинтил.
— Как это свинтил? — Докучаев вскочил на ноги. — Когда свинтил? Куда?
Алесь не ответил. Развернулся и тяжело побежал от выдвижного поста к стоянке. Докучаев, бранясь на ходу, помчался за ним.
На том месте, где укладывался вчера спать Миронов, сидела, ссутулившись, Смерть.
— Ушёл! — ахнул Докучаев. — Ушёл же!
— И жратву прихватил, гнида, — откликнулся Бабич.
— Никуда он не ушёл, — тихо сказала Смерть. — От меня не уходят. Там он, — Смерть махнула костлявой рукой на юг. — Неподалёку.
Миронов лежал, раскинув
— Ну, что делать будем? — Докучаев разложил на брезенте мины, растерянно переводя взгляд с одной на другую. — Кто умеет с ними обращаться?
Партизаны молчали. Опыта железнодорожных диверсий ни у одного из них не было.
— Я видал, как надо устанавливать, — угрюмо сказал Каплан. — Этот показывал, — он кивнул на юг, туда, где нашёл Смерть Миронов. — Только сам ни разу не делал.
— Значит, пойдёшь на насыпь, — заключил Докучаев. — Остальные будут прикрывать. Сам-то не подорвёшься?
— А если даже подорвусь, — Лёвка пожал плечами. — Беда небольшая, с учётом… — он быстро посмотрел на Смерть, отвёл взгляд. — С учётом некоторых обстоятельств.
— Эти выбросьте, — велела неожиданно Смерть, выпростав из рукава костлявое запястье и ткнув им в сторону прямоугольных фанерных ящиков с маркировкой МЗД-2. — То замедленного действия мины, их без навыка не поставишь. А эти пакуйте, — кивнула она на невзрачные белёсые кубики с прикрученными по бокам батарейками. — Как заряжать, я покажу, они простые. Провод, что из батарейки торчит, видите? Это замыкатель, его надо выложить на рельс и примотать к нему бечёвкой. А саму мину прикопать снизу.
— А ты откуда знаешь? — изумился Докучаев.
— Да насмотрелась, — хмыкнула Смерть. — Когда всяких-разных забирала.
— Наших? — уточнил Докучаев.
— Всяких, — отмахнулась Смерть. — В основном, всё же ваших, — добавила она миг спустя.
К железной дороге вышли к трём пополудни. Последние километры преодолевали осторожно, след в след, а когда в просветы между ветвями стала видна насыпь, старый Лабань вскинул руку в предупредительном жесте. Дальше он двинулся один, короткими перебежками от ствола к стволу. Добрался до опушки, присел. Раздвинув кусты можжевельника, выглянул наружу. Затем осторожно попятился и поманил Докучаева.
Минут пять Докучаев водил окулярами бинокля вдоль уходящего вниз, к железнодорожному мосту затяжного пологого спуска. Задержал окуляры на сбитом у крайнего пролёта приземистом сооружении с жестяной крышей. Перевёл дальше, посчитал покуривающих на лавке солдат, приплюсовал часовых, отметил собачий вольер, затем подался назад и сунул бинокль в футляр.
— Взвода два будет, — прошептал он на ухо Лабаню. — И, похоже, кинологическое боевое подразделение в придачу.
— Одна разница, — пожал плечами старик. — Будь там хоть рота, хоть дивизия, конец нам один.
— Есть разница, — сказал Докучаев твёрдо. — Этих мы удержим, пока не подойдёт поезд. Этих должны удержать. Пошли назад.
Ночи дожидались километрах в трёх от насыпи. За пять неполных часов по железной дороге прошло два эшелона.
— Послушай, — Докучаев неожиданно дёрнулся, повернулся к Смерти. — А ты нас как забирать будешь, ко времени? Если ко времени, торопиться нам надо.
— Да нет, — Смерть ненадолго задумалась. — Не ко времени, заберу, как получится.
— Тогда ладно.