Далекие огни
Шрифт:
У них было договорено, что, помимо съеденного и выпитого в течение рабочего дня, вечером он получает на руки бутылку водки и что-нибудь из съестного: грамм триста колбасы, буханку черного хлеба или кастрюльку супа. Все это он относил своим товарищам в «бомжеубежище». Бывали, впрочем, случаи, когда к вечеру он напивался до такой степени, что не в состоянии был добраться «домой» и оставался ночевать на территории станции, либо прямо на полу в подсобке, либо на жестком диване в зале ожидания. Тот самый сержант, что встретился ему в первую ночь,
Глава шестая
В один из таких дней в станционном буфете появился доктор. Было около трех часов пополудни; Петр, хотя и был уже изрядно пьян, на ногах еще держался.
— А, вот, значит, где ты сутками пропадаешь, — весело проговорил доктор. — Что ж, дело хорошее, работа, она, как известно, из обезьяны человека сотворила. Хотя видок у тебя, надо сказать, неважнецкий. Пьешь?
— А тебе-то что за дело? — огрызнулся Петр, ворочая ящики с пивом. — Уму-разуму учить пришел? Так и без тебя учителей предостаточно.
— Да на хрена ты мне сдался, чтобы тебе, дураку непутевому, мозги вправлять. Просто шел мимо, вот и заглянул.
— Ну и дальше что?
— А и то. Будешь продолжать в том же духе, сопьешься, мужик, в два счета. Это я как врач тебе говорю.
Петр сухо, со злостью рассмеялся.
— Рано ты на мне крест ставишь, понял?
— Ну, крест, положим, ты себе сам ставишь. Могильный.
— А ты не каркай. Не выросло еще то дерево, из которого мне гроб сколотят.
Доктор рассмеялся.
— А вот это другой разговор. Вот это я и хотел от тебя услышать. Значит, жить будешь, мужик. Это я тебе как врач говорю.
Он ушел, не простившись. А Петр, злой и внезапно протрезвевший, с остервенением проработал до вечера и к костру вернулся трезвым.
Прошло еще несколько дней. Он продолжал пить, с каждым днем все больше и больше. Теперь по утрам, едва продрав глаза, колотясь в похмельном ознобе, он сначала выпивал стакан водки, тайком припасенный с вечера, и лишь потом отправлялся на станцию.
Однажды вечером, когда он, сильно пьяный, отсыпался прямо на полу зала ожидания, на станции остановился состав. Это был пассажирский поезд дальнего следования. То ли в самом электровозе случилась какая-то поломка, то ли где-то впереди, по пути следования, возникла неожиданная проблема, только остановка поезда не была запланирована. Пассажиры высыпали на перрон и, в ожидании отправления поезда, разбрелись кто куда. Кто-то из них забрел в буфет и бросил якорь там, кто-то, ворча и кляня все на свете, кутаясь в плащ, бесцельно бродил по окрестностям станционного здания; несколько человек оказались в зале ожидания.
Среди этих последних была
Оказавшись в зале ожидания, они не сразу заметили валявшуюся на полу фигуру пьяного бродяги. Но вот ее взгляд случайно упал на заросшее щетиной, испитое лицо Петра Суханова. Она вздрогнула и остановилась.
— Что с тобой, Ларочка? — спросил ее спутник.
— Посмотри, — прошептала она, не отрывая застывшего взгляда от пьяницы. — Это же… это же…
Мужчина скользнул взглядом по Петру и с отвращением отвернулся.
— Да на что здесь смотреть? На это обпившееся животное?
— Да это же… Сережа! — вырвалось у нее.
— Это? Это Сергей? Этот бродяга — твой Сергей?! Не смеши меня, Ларочка, этот тип раза в три старше. Неужели ты не видишь?
— Вижу, — машинально ответила она. — Но…
— Сергей мертв, — жестко произнес он, — и ты это знаешь не хуже меня.
В этот момент репродуктор надтреснутым голосом объявил, что поезд «Иркутск — Москва» тронется через три минуты. Пассажиров просьба занять свои места.
— Пойдем, Лара, пойдем, — заторопил он ее. — Не дай Бог, опоздаем, тогда мы из этой дыры до скончания века не выберемся. Здесь и поезда-то раз в год ходят.
— Да-да… — забормотала она и, увлекаемая своим спутником, неуверенно направилась к выходу. Однако у порога остановилась и бросила последний взгляд на бродягу. — Нет, конечно это не он… Идем!
Они ушли, а через пару минут поезд, набирая скорость, стуча колесами и унося странную пару, покинул одинокую станцию.
Петр же… он был не настолько пьян, чтобы ничего не слышать, но и не настолько трезв, чтобы понять, что происходит. Смутно, сквозь полусомкнутые веки, он видел молодую красивую женщину и ее респектабельного спутника, слышал их голоса, отдельные слова, которые, кажется, имели какое-то отношение к нему. Нет, он ничего не понял из сказанного, но сердце его почему-то вдруг сжалось так, что, казалось, вот-вот разорвется на куски. Все это походило на какой-то странный, фантастический сон, от всего этого веяло чем-то потусторонним, нездешним, невозможным…
Наутро, очухавшись, он так и решил, что все это ему приснилось — и женщина, и пижон, ее сопровождавший, и их непонятные речи.
С этой ночи ему стали сниться сны. Они смущали, тревожили, пугали его, вносили какую-то сверхъестественную, сюрреалистическую струю во всю его никчемную жизнь, заставляли часами сидеть, задумавшись, где-нибудь в углу — и вспоминать, вспоминать… Вспоминать сны.
Но снов он не помнил. Проснувшись, он тут же все забывал.
Ударили первые октябрьские морозы, однако снега еще не было. В городе стало сухо и чисто, да и сам он как-то посвежел, помолодел, приободрился.