Далёкий край (др. изд.)
Шрифт:
Писотька, не ожидавший такой встречи, остолбенел. Стыдясь отступить перед Самарой, он стал как бы в рассеянности поглядывать то под гору, в горелый лес, то на густой голый осинник, торчащий из сугробов по увалу.
— Чего башкой вертишь?! — вдруг заорал Пыжу, решивший, что Писотька делает вид, будто поджидает своих.
И, не долго думая, Самар натянул лук, заложил приготовленную для соболя стрелу тупым концом вперед и пустил поверх Писотькиной головы, так что она чуть задела белую сохачью шапку. Тут Писотька,
Пыжу кричал ему сверху что-то обидное, но ветер относил слова. Бельды пригрозил ему копьем и побежал к своим, ощупывая разорванную стрелой шапку с вылезшими наружу клочьями меха.
Очень холодно. Тайга замерзла и опустела.
Старик Ла идет сердитый, тычет прутиком в следы, качает головой. Все следы старые, замерзли. Звери больше не ходят, залезли в норы и дупла.
Ла налегает на лыжи. Он подходит к шалашу и слышит, что там идет веселье, молодые парни играют в карты. Услыхав скрип снега, они прячут карты. Уленда спит.
— Тайга пустая! — говорит Ла, раздеваясь. — Следы замерзли, все звери спят. Только старые следы есть. Завтра пойдем домой.
Ла ударяет ногой Уленду.
— Старый дурак! Парни тут ленятся… У-у! — Он гоняет заспавшегося старика по шалашу.
Утром пятеро охотников стали дружно укладывать меха в мешки. Промысел был удачным. Одна к одной укладываются огромные серебристые и красные лисы. Пышные черные соболя. Колонки. Рыси с кисточками на ушах. Выдры. Многие шкуры вывернуты мездрой вверх. Ла выворачивает мехом вверх соболя.
— Какой большой! — говорит Пыжу.
— Да, какой плохой! — грубо перебивает его отец.
— Да, да, плохой! — спохватывается сын.
— Плохая охота была! — жалуется старик. Так полагается.
Потащили мешки из балагана. Вот уж стали укладывать в нарты, привязывать. Запрягают собак.
«Домой! Домой!» — ликуют сердца молодых.
Бельды тоже собрались домой.
Денгура, запахивая белую дорогую баранью шубу, с важностью уселся в большую красную нарту. Нарта, как кресло, со спинкой. Упряжка из одиннадцати рыжих собак. Недалеко другая нарта, около нее суетятся еще охотники.
Перед Денгурой стоит маленький, бедно одетый старичок Чакча.
— Пойди в их деревню! — властно говорит Денгура. — Скажи, вы хотели нашего Писотьку убить, все равно что убили, мы будем думать, что убили нашего.
Писотька Бельды подымает собак и вскакивает на первую нарту верхом. Нарта за нартой проносятся мимо бедняги Чакчи.
Чакча вздыхает, качает головой, берет торчащие из снега лыжи и палку. Поднимает двух тощих собак, подпрягается и тащит полупустую нарту по другой тропе.
Ла сидит у себя дома на кане, поджав босые пятки. Пылают два очага. Полутьма полна скуластых
— Он сказал, — говорит Чакча, — «вы нашего Писотьку хотели убить, все равно, что убили… Платите выкуп за убитого или будем воевать!»
— Будем воевать! — яростно кричит оскорбленный Ла.
— Ай-ай-а-а-ай! — орет Ойга. — Зачем воевать?
— Нет, отец, обязательно пойдем воевать! — горячо говорит Удога.
— Чакча! Отвези им наш ответ, — говорит Ла. — Скажи: «Вы хотели свои ловушки поставить там, где наши стояли, по нашей лыжне ходили, — все равно что обокрали нас. Будем знать, что вы воры, а мы только попугали вашего, совсем убить его не хотели, только ему шапку порвали, а вы за это грозитесь убивать нас, все равно что убили, будем думать, что убили, вас в долгу два раза считаем».
— Я сначала съезжу домой, отдохну, — отвечает Чакча.
Он уехал.
Ойга кричала на мужа, рвала на себе волосы, кидала чугунные сковородки.
— Зачем воевать, пожалей детей! У тебя два сына! Пусть войну затевает тот, у кого девки!
Чакча честно выполнил поручение и слово в слово передал ответ Самаров.
Ссора разгоралась.
Денгура с жаром взялся за дело, желая иметь повод, чтобы притеснить Самаров. Это был один из тех людей, которые любят ссоры, кляузы, тяжбы.
«Да, вот тебе и сердце соболя, — думал Пыжу. — Нет, это было не сердце соболя. Удача нам в тайге была, но соболя все же не сами к нам бежали, а мы за ними гонялись да гонялись. В тайге поссорились. Война будет… Не знаю, может, верно, это было сердце соболя, а я подумал, что кусочек от сохачьего пуза, и Сандиемафа рассердился и нагнал за это Бельды на нашу речку!»
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
ЛОЧА
Рассвета еще нет. Едва можно различить очертания низеньких жилищ, с неотпиленными жердями на крышах.
В доме Ла скребется в дверь собака.
— Сейчас выпущу тебя, Токо, — говорит Удога.
Собака выбегает, садится на снег и начинает выть. И сразу же из-под амбаров отзываются другие собаки.
Тоскующий протяжный вой сотен собак возвещает о приближении дня, хотя рассвет еще не начинался.
О чем они воют? Может быть, шаманы правы, его человеческие души живут во псах и тоскуют о своей судьбе?
Ойга высекла огонь. Кашляет Ла. Он закуривает трубку.
…Лес побелел от инея. В воздухе мгла. Обильно падает изморось. Тускло, косматым желтым пятном, сквозь мглу едва проглядывает солнце.
— В такие морозы все звери залегли в дупла и в норы. Теперь охоты нету, — говорит Ла. — Когда морозы не такие сильные будут, тогда в тайгу опять пойдем. А сейчас зверей не встретишь, только злого духа встретить можно.
Сквозь морозный туман ярко пробивается желтое косматое солнце. Еще два малых солнца по бокам его.