Далёкий край (др. изд.)

Задорнов Николай Павлович

Все считали мылкинцев подручными маньчжуров, потому что торгаш Денгура вел с ними дела. Но старуха знала, что ее сородичи больше всех страдают от грабителей.

«Надо рассказать им, как Дыген струсил, когда в него стреляли. Может быть, и наши достанут такое ружье», — думала она.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

В СТАНИЦЕ

Казаки с вышки Усть-Стрелочного караула заметили, как далеко-далеко, на широком речном плесе, два человека и собака бечевой тянули груженую лодку против течения.

— Ну-ка, —

сказал седоусый атаман Скобельцын дальнозоркому Афанасьеву, — в трубу гляди!

Казак сложил ладони в трубку, чтобы не слепило солнце. Товарищи его молчали, ожидая, что он скажет.

Редко случалось, чтобы снизу, с Амура, приходил на караул человек. Орочоны обычно шли табором, на многих лодках. Иногда на Усть-Стрелку прибывал разъезд маньчжурской пограничной стражи на больших сампунках.

Теперь всех занимало, кто же брел на этот раз.

— Алешка Бердышов идет! — сказал Афанасьев.

— Он ли? Что-то не признаем пока.

— Вот же тасканый!

— Ба-а, да это, верно, Алешка! Похоже! Этак же ходит!

— Давно его не было!

Казаки немало удивлялись появлению Бердышова. Его не ждали с этой стороны и в это время.

Налегая на петлю бечевы и как бы валясь на нее всем телом, уставший человек медленно подходил к станице.

— Эй, ты откуда явился? — строго окликнул его атаман Скобельцын, когда он приблизился на выстрел.

— Паря, из таких мест, куда ты не долез.

— Он! По ответу слыхать!

— Ну, верно, Алешка. Так складно никто не умеет отвечать. Эй, иди сюда!

Краснолицый Бердышов, в кожаной рубашке, протертой лямками до дыр, и в побелевших от воды ичигах, подошел к казакам.

Те поглядывали на него с опаской, как бы не признавая за своего. Лицо Алешки распухло.

— Ну, как тут ребята мои?

— Ребята! Ты покуда ездил, они уже за бороды схватились, — отвечал Афанасьев.

— Тунгусы почту не привозили от меня?

— Чего захотел! Тебя грамоте на грех выучили.

— Когда послал письмо? — важно спросил атаман.

— Тот год, когда купца оставил и пошел на Амур.

— Нет, еще не получали. Где-то у тунгусов лежит от тебя письмо. Устно передавали, про что писал, а письма еще нету.

На монгольской стороне, за голубой рябью вод, все так же пекутся под солнцем белые юрты. Трава на сопках пожелтела.

Черным кажется лес на их склонах и по складкам. На этой стороне две крыши новых построек поднялись над деревянными домами Усть-Стрелки.

— А вы что все вылезли на вышку? Я иду, гляжу — чернеют, как вороны.

— Нынче вышло запрещение таскаться на Амур и принимать людей с той стороны, — сказал атаман. — Строго следим, чтобы никто не шлялся. Могу не дозволить тебе идти домой, прогнать туда, с откудова ты явился.

— А тут уж один доездился, — небрежно воскликнул Кешка Афанасьев.

— Чего такое? Кто? — встрепенулся Алексей.

— Один амурец уже испекся, — тонким голосом продолжал Афанасьев.

— Да кто такой? С кем беда?

— Маркешка Хабаров! Вот Коняев тебе расскажет, что было. Карп и Михаила ходили с ним нынче зимой, да вернулись. Хотели на Нюман

идти, да не дошли — далеко. Стража их захватила. Маркешку увезли и голову отрубили. А они дальше идти не рискнули…

Алексей повесил голову.

— А землю твою не трогали. Как ты обвел сохой поляну, так борозда и есть, никто не касался. Можешь жить по-прежнему. Исправника Тараканова перевели из Нерчинска в Иркутск. Там, сказывают, перемена начальства будет. Губернатор проворовался, а вся полиция и горные с ним заодно. Все открылось. Теперь можешь жить и не бояться, что вызовут в полицию.

— Верно, Маркешка пропал?

— Пропал! Айгунцы его схватили.

— Ну, я теперь им дам!.. Я всех их наперечет знаю, которые на Амуре шляются, — сказал Алексей, поглядывая вниз, откуда только что пришел, и как бы собираясь снова туда отправиться.

— Это толстый полковник его увез.

— Я слыхал про него. Забыл только прозвание. Да все одно, что у нас, что у них, исправники одинаковые, что русский, что китайский…

— А Широкова видел?

— Видел. Как же! Он матери гостинца послал.

— С оттудова таскать гостинцы старухам — это дело политичное, пригрозил атаман.

— Я почем знаю, политичное оно, какое ли, — ответил Алексей.

— Ну что, Широков покориться не хочет?

— Не хочет! Он неподалеку от Айгуна живет. Там еще Афонька Трубочистов да этот, что прошлый год из рудника убежал. Я бы знал про Маркешку, сходил бы к их знакомым китайцам, велел бы узнать, где он похоронен.

— Теперь ты ничего не сделаешь, — сказал атаман, — больше тебя не пущу на Амур.

— Буду я тебя спрашиваться! — ответил Алексей и в сильном расстройстве пошел домой.

«Что такое? Почему человек пропал? Что же это за товарищи, которые дали ему погибнуть?» — недоумевал Алешка.

* * *

— Неподалеку от Айгуна мы с ним встретились, — рассказывал Коняев, сидя вечером у Бердышовых. — Когда драка началась, мы как-то сперва Маркешку и не заметили. Потом глядим — он прямо в нарту и вскарабкался на генерала, так на нем верхом и уехал. Ну что же! Мы думаем, надо как-то выручать Маркешку. Я говорю: «Михайла, ты рожей сойдешь за тунгуса, оденься и ступай в город, будто меха несешь». Мишка оделся по-орочонски и вместе с Миколкой пошел в Айгун. Недолго были, глядим — плетутся обратно. А мы жили в фанзе у знакомого китайца на той стороне, за Амуром. «Ну, чего?» спрашиваем. «Готово, говорят, испекся». — «Как так?» — «Голову выставили». Я еще осерчал на Михайлу. А он говорит: «Завтра нам с тобой головы тоже срубят, давай уходить отсюда. Уже посылают стражников в поиски. Завтра нас сцапают, и нам тифунгуан [42] головы спилит». Стражники еле впустили их в город. Но Мишка чисто по-орочонски сыплет, не признали в нем русского. У богдашек ворота на запор, конные стражники с саблями.

42

Тифунгуан — палач.