Далёкий край
Шрифт:
— А-на-на! Как много мехов! — пропищал Уленда.
Гости обступили хозяина и его добычу.
— Иди в лавку, купи мне чего-нибудь! Ты должен любить своего дядю…
Все возбужденно засмеялись.
— Моей жене с удачи серьги купи! — заметил обычно молчавший Ногдима. Гао привез с нефритовым камнем.
— Хорошо бы теперь съездить к гилякам, купить у них русской водки и топоров, — зашамкал курносый и лохматый Падога, приглядываясь к мехам.
— Всем в роду с удачи надо купить подарки, — потихоньку говорит
Удоге хотелось бы сейчас рассказать, как вот этот соболь сердился и кричал… Кричал, как человек, не уходил из дупла… Но теперь никто не захочет слушать. Чумбока пытается рассказать про русское ружье, как далеко и метко оно бьет, но старики заговорили, что надо теперь обязательно сделать поминки по Ла, да хорошенько угостить водяного, чтобы все лето рыба ловилась.
— Долг как-нибудь на тот год отдашь, — обращаясь к старшему сыну, бормочет Ойга. — Живи как люди. В роде живешь — уважай род! Все в долг живут, и ты должен.
«Хорошо еще, что Чумбока догадался, мешочек с лучшими соболями спрятал в амбаре так, что никто не видел», — думает Удога.
На другой день с утра в доме опять народ.
Братья, сидя на чистой циновке, потягивали ханшин из медных чашечек. Дюбака обмазывала глиной котел, чтобы печка не дымила, чтобы не болели глаза у Ойги.
— Не старайся, — говорят соседки, — никогда не бывает, чтобы дыма не было. Всегда дым в юрту идет. Терпи!
— Нет, мой отец делал такие печки, что дым не шел.
Дюбака не поленилась, перебрала камни очага, котел обмазала плотно, и, когда затопили, весь дым потянуло под кан и оттуда на улицу, в дуплистый ствол дерева.
Удога и Чумбока отобрали лучших соболей и отправились в лавку отдавать долги.
У дома Вангба шум и веселые крики. Старик Гао Цзо сидит на корточках, с петухом в руках. Старший сын щиплет живую курицу, заломив ей крылья. Курица в ужасе бьется, кричит.
Когда подошли гольды, сын торгаша кинул общипанную курицу на землю, и она, спотыкаясь, забегала.
Торговцы завизжали. Старик, вздрагивая от смеха и икая, подкинул рвущегося петуха на воздух. Тот взлетел с криком и, упав на землю, кинулся за курицей.
Глядя, как петух стал клевать ее в темя, торгаши запрыгали от удовольствия, подхватывая свои шелковые юбки.
Петух заклевал жертву. Гао-средний свернул курице голову и понес ее в котел.
«Так вот почему Гао любит этого петуха, — подумал Удога, — петух такой же разбойник, как хозяин».
Гао сладко улыбался. Он подставил Удоге щеку, забрал все меха, но смотреть не стал.
— Сегодня вас угощу хорошенько, а завтра посмотрим меха и сосчитаемся, — ласково сказал он.
Братьев посадили на теплый кан, дали им водки, свинины, гороху, угостили курицей…
Под вечер на реке раздался гул. Все стойбище высыпало на берег. Мангму тронулся. Ледяные
Ночью светила луна. Лед быстро расходился, открывая широкие и блестящие водяные поля. Истаявшие льдины с шипением разваливались под берегом.
Остроносые куски льда, выброшенные на мель, казались в темноте огромными черными лодками, обступившими всю отмель у Онда.
— Купцы ныне плохо берут соболей. Соболей везде много, и цена на них упала, — сказал Гао Цзо, когда братья пришли к нему утром.
— Какие же меха в цене? — спросил Удога.
— Выдры! — ответил Гао.
— Так у меня есть и выдры! Вот! — вытащил Удога из-за пазухи длинную коричневую шкуру.
— Нет, нет. Отец забыл! — закричал старший сын. — В цене рыси! Рыси, он хотел сказать! Рыси, а не выдры. Рыси, отец!
— Рыси? — переспросил Чумбока.
— Да, да, рыси! — подтвердил Гао. — Я ошибся.
— Жалко! Рысей нет!
— Очень дороги, — тихо бормотал старик. — Три соболя дают за одну плохую рысь.
— Верно, что рыси? Вспомни хорошенько. Может, ты опять ошибся?
— Рыси, рыси… — отозвался Гао.
— А почем у тебя конская волосинка? — спросил Чумбока.
— Ну, это пустяки, — сделал вид Гао Цзо, что не понял насмешки.
Горбоносый маленький Чумбока зло оглядел торговца.
«Наверно, врет, что соболя нынче не в цене, — подумал он. — Рысь у нас только одна».
Гао велел подать вчерашние меха. Работник принес десяток рыжих соболей. Удога остолбенел.
— Это не мои меха, — сказал он.
— Как это не твои? — приоткрыл узкие глаза Гао.
— Мои были черные.
Гао съежился, вобрал глубже в плечи свою плоскую седокосую голову. Желтые морщины набежали на его лицо. У пожилого торгаша было такое выражение лица, как будто в рот ему попало что-то очень горькое.
— Да, парень… Мне тебя жаль… Были черные соболя, когда вы поймали их. А потом, наверно, их много показывали людям, когда приехали домой, держали их на солнце, и они выцвели. Вот и стали рыжими. Ты их вечером смотрел, когда приехал?
— Вечером.
— Вечером все соболя черные. Надо на солнце, на дневном свету смотреть. Но не беда, я возьму и таких! Я тебе помогу!
Удога недоумевал: как все это произошло? Скорей всего — не соболя выцвели, а купец их подменил. Но как-то не смел Удога твердо сказать об этом в лицо Гао.
— Я тебя люблю? Ты хороший человек! — говорил Гао. — Ты, наверно, мешок с мехами на солнце держал, когда ехал, — соболя и выцвели.
«Может быть, и верно говорит Гао, — размышлял Удога, — выцвели соболя. Или я не заметил, что они рыжие? Неужели Гао станет так нагло в глаза лгать?»