Далеко ли до Сайгатки?
Шрифт:
— В чём дело? — поднимая голову, спросила Вера Аркадьевна.
— Боюсь…
— Глупенькая, чего?
— Вадимку жалко… И страшно.
— Ай-ай, это ещё что? Слышишь, как дышит?
— Нет.
— Вот и хорошо! Значит, легче ему. Кризис прошёл благополучно.
— Кри…зис? Благо…получно?
Вера Аркадьевна встала, нагнулась над Вадимом, откинула простыню и вытерла платком его розовый вспотевший лоб.
Варя уткнулась в подушку и заплакала ещё сильнее.
А
За стеной во дворе всхрапывали и били копытами лошади. Паромщик густо выводил носом, раскинувшись на сваленных овчинах. Кто-то спал на полу, ещё кто-то — на печи. Было очень тепло, за отошедшей от потолка бумагой шуршали тараканы. Маленькое окошко помутнело, по стеклу бежали капли.
Мамай спустил с лавки ноги, встал, подошёл к окну.
— Ты чего, парень? — спросила из-за занавески хозяйка. — Спи, я услышу, как зашумит.
— Пора бы…
Хозяйка, сладко зевая, вышла, загремела вёдрами. Мамай сел к столу. Большие разрисованные ходики отщёлкивали маятником.
«О-ом!» — дрогнуло вдруг от ветра стекло.
— Кричат, — сказал Мамай.
— Но? — Хозяйка прислушалась. — И то.
Она скинула засов, вышла в сени. Мамай обулся, набросил пальто, выбежал за ней.
За ночь не подморозило. Реки не было видно за туманом совсем, она угадывалась по всплескам, толчкам и шуршанию льда. Паром чернел у седого берега.
— Э-э-эй! На той стороне-е!.. — теперь отчётливо звали из тумана.
Паромщица, спускаясь к кольям, крикнула Мамаю:
— Ступай хозяина буди, скажи — время.
Он побежал в избу.
Потом они вдвоём с паромщиком, отпихивая баграми налипшие льдины, навалились на канат, и паром, скрипя, стал отрываться от берега. Прыгнули на него с ходу, Мамай зачерпнул полные ботинки. Пока дошли до середины реки, перекликались несколько раз. Наконец Мамай закричал:
— Сергей Никанорович, где вы?
В сером пятне зачернело что-то.
— Здесь я, Женя.
Он стоял у самых забитых ледяными осколками мостков, по щиколотку в воде, маленький, худой и очень измученный, как показалось Мамаю. За ним ждали ещё трое, и большая мохнатая собака залаяла на подошедший паром.
Пришлось перекинуть багры, лёд не подпустил к мосткам вплотную. Перебираясь по ним, Сергей Никанорович всё время чувствовал крепкую руку Мамая.
— Сарапульский мост, болтают, навовсе снесло, — сказал кто-то.
— Брешут, чудак. Такую махину?..
— Женя, вот, держи лекарство. Боюсь оступиться, уронить…
Лицо у Сергея Никаноровича было серое, виски под шапкой потемнели и ввалились.
— Достали чего надо? — Мамай бережно принял небольшой пакет.
— Достал. Теперь одно: скорее в Сайгатку.
Больше Сергей Никанорович не сказал ни слова. Опёрся о холодные перила парома и так стоял, загородив рукой
И, только когда уже, сгорбившись, сидел на выведенной паромщиком телеге, а Мамай, путаясь, разбирал поводья, добавил с трудом:
— Прямо держи, Женя… Нехорошо мне что-то… Лекарство не потеряй. Там всё написано… Нет, не то. — Он вдруг привалился спиной к краю телеги и схватился за сердце.
Мамай бросил поводья, подбежал к нему:
— Сергей Никанорович, худо вам?
— Ничего, отпустило. Нехорошо мне всё-таки, Женя, понимаешь? Прошу тебя — к Вадиму, к Вадиму скорей!
Сергей Никанорович
То, чего никогда не ждут там, где привыкли видеть воспитанную волей бодрость и выдержку, чему не верят даже тогда, когда не верить невозможно, через несколько дней случилось в Тайжинском интернате. Случилось неизбежно, непоправимо и страшно именно своей непоправимостью. Во время очередного урока умер Сергей Никанорович.
Утром после праздника Мамай привёз его в Сайгатку, когда над ней встало позднее ноябрьское солнце. У больницы на улице их встретила Ганя — Варя отыскала её пораньше, велела караулить Сергея Никаноровича, чтобы сразу сказать: Вадиму лучше, гораздо лучше…
Сергей Никанорович, осунувшийся и постаревший за одну ночь так, что седая бородка выделялась ещё резче, надел халат и прошёл в палату.
Вадимка, розовый и влажный, спал приоткрыв рот и дыша спокойно, почти бесшумно. Сергей Никанорович передал сестре привезённое лекарство, поговорил с врачом. К вечеру, успокоенный, но чувствуя странную тупую боль в груди, он, несмотря на уговоры Веры Аркадьевны, вернулся с Мамаем в интернат, к ребятам.
В течение семи дней он каждый вечер приходил пешком или приезжал с оказией в Сайгатку — Вадимка поправлялся, но всё ещё тревожил.
По утрам Варя, Спиридон и Андрей приносили в Тайжинку отчёт, как Вадим спал и что ел.
На восьмой день Сергей Никанорович не пришёл в больницу совсем.
Это было в воскресенье. Накануне, точно натешившись оттепелью, опять ударила зима. После первого мороза всю ночь сыпал снег — деревья, заборы, крыши обросли белым пухом, теперь, как видно, до весны.
В понедельник Варя, у которой нарывал палец, с восторгом не пошла в школу, а пробралась вместо этого к Вадиму.
Среди дня Спиря и Андрей неожиданно вернулись из Тайжинки.
Они вызвали Веру Аркадьевну и рассказали ей, что в интернате — несчастье. Через полчаса Вера Аркадьевна с Борисом Матвеевичем выехали туда.
О том, что случилось, решили пока скрыть от Вадима, потому что он был ещё слишком слаб, и от Вари, потому что боялись, что она проговорится ему.
Но от Вари скрыть не удалось.