Далеко от Москвы
Шрифт:
...Василий Максимович торопливо возвращался в дом, где жил со всей бригадой. Он запретил называть это жилье домом Мерзлякова:
— Помещение продезинфицировано, пора забыть бывшего хозяина.
Батманову нравилось смотреть, как спят его помощники. Алексей — всегда с ясным лицом, спокойно и тихо, на правом боку. Либерман — с непривычным для него в бодрствующем состоянии выражением забот и тревоги на лице, с всхрапом и странными восклицаниями. Таня Васильченко — он заходил в ее комнату — с милым, трогательным поворотом головы, с разметавшимися волосами, с ладонью под щекой.
Василий Максимович с минуту любовался на спящих, затем безжалостно будил их.
— Лодыри, просыпайтесь! Дрыхнуть сюда приехали? Работать надо! — гремел его голос.
Вместе с Роговым и Либерманом Батманов каждое утро заходил в общежитие к рабочим. Поздоровавшись, он шутливо справлялся, какие сны кому снились, придирчиво осматривал помещение и непременно находил недостатки, обращаясь с претензиями к новому начальнику участка и Либерману.
— Почему холодно?
— Маменька родная, откуда холодно? Взгляните сюда: пятнадцать градусов! — подбегал Либерман к термометру.
— Какой научный сотрудник нашелся: термометр показывает! У тебя должен быть один термометр: чтобы люди после рабочего дня на морозе спали в одном белье и млели от тепла. Вон смотри, дневальный сам кутается в полушубок, куда это годится!
— С вечера и ночью просто жара была, — вступался дневальный. — К утру посвежело. На меня вы не глядите, я всегда кутаюсь, после Средней Азии мне большая температура нужна.
— А вы топите печи больше, усерднее. Не жалейте дров, не будьте мерзляковыми.
Рабочие быстро привыкли к этим утренним посещениям. Во время обхода к Батманову можно было обратиться с любой просьбой, с любым вопросом. И просто — людям нравилась его забота. Обычно невысказанная, а если и высказанная, то грубовато и сурово, эта забота трогала их, и они старались чем-нибудь на нее откликнуться. Тут же в бараках к Василию Максимовичу подходили шоферы и давали обязательство сделать лишний рейс. Рабочие, копавшие котлованы, предлагали установить транспортер для механической выброски земли из глубины на поверхность.
Обычно никто не жаловался на неудобства быта. «Живем чисто, в тепле, пища сытная — чего же еще надо?» Только Умара Магомет, к досаде Либермана, всегда высказывал недовольство и чего-нибудь требовал:
— Начальник, портреты вождей сюда надо, скажи им. Угол бы хорошо отделить, зеркало повесить, бриться будет удобно. Музыкальный инструмент просим, у Махова баян, у нас ничего нету.
И Либерман с Роговым получали распоряжение найти портреты, оборудовать отдельную комнату под парикмахерскую, добыть музыкальный инструмент.
— Вот вам критерий требований моих и товарищей, — говорил Батманов. — В общежитии должно быть чисто, как в больнице, тепло, как в бане, уютно, как в комнате девушки.
Часто Василий Максимович напоминал Рогову:
— Хорошее было то «потемкинское» общежитие шоферов, которым ты меня удивил на пятом участке! Когда здешние общежития будут такими же?
Рогов и не ждал напоминаний. Разобравшись вместе с Либерманом в хозяйстве участка, в больших запасах, завезенных сюда, он нашел и
Завтракали Батманов и управленцы вместе со всеми в большом складе, который еще не вполне был переоборудован под столовую. Завтрак длился не более пятнадцати минут, но и за этот промежуток времени Либерману и повару Ногтеву всегда попадало. В один из первых дней, отведав жидкого супа из рыбных концентратов и получив на второе омлет — маленький квадратик из яичного порошка, начальник строительства с негодованием уставился на снабженца и повара:
— Это же для пятилетнего ребенка!
— Я исхожу из того продукта, который мне выдает начальник снабжения, — поспешно оправдывался Ногтев, очень боявшийся не угодить Батманову.
— Калорийность строго соответствует нормам взрослого рабочего человека, — заглушая повара, солидно возражал Либерман и протягивал Василию Максимовичу раскладку меню. — В этом завтраке больше тысячи пятисот калорий. Я, например, вполне сыт...
Либерман делал довольное лицо, но отводил взор от глаз Батманова.
— Слушай и не отворачивайся, — строго говорил Василий Максимович. — После войны поступишь на работу в институт пищевой промышленности. Есть такой в Москве. Там будешь каждый кусок и бульон вымерять на калории. А пока работаешь у меня, должна быть одна мерка: совесть. Пусть рабочий человек уходит отсюда с полным желудком. Понял? Пусть Ногтев варит сытную кашу. Картошка есть у вас. Рыба есть. Но не растворяйте ее в воде, как сегодня. Чтобы ясно видно было: это рыба, а не простая водичка.
Снабженец пытался возразить:
— Вы забываете о нормах!
— Зато помню о людях. Советую и тебе: не забывая о нормах, помнить и о людях. Тогда будет толк.
Без пятнадцати шесть бригады расходились по местам, ровно в шесть участок начинал свой трудовой день.
Дорога по всей трассе участка была сделана по-ударному: за четыре дня. Теперь налаживалась перевозка грузов. Соревновавшиеся между собой Сморчков и Махов возглавляли автоколонны с трубами, продовольствием и материалами. Колонна Махова двигалась в обход большой полынье, по «батмановской» дороге на остров, Сморчков вел вереницу автомобилей в противоположную сторону — по материку к Адуну. Перед тем как отправиться в рейс, сосредоточенно серьезный Сморчков и улыбающийся исподтишка Махов сходились и пожимали друг другу руки, как боксеры на ринге перед матчем.
На площадке часто раздавалась трескучая пальба: в котлованах под нефтяные резервуары и под фундаменты будущего здания насосно-дизельной станции аммоналом разрыхляли грунт. Подрывник Куртов и его подручные готовили по нескольку десятков шпуров — «лисьих нор», начиняли их взрывчаткой и уходили, оставив после себя груды мерзлой породы. Тотчас в котлованы спускались землекопы.
Вдоль постройки насосной станции тянулся навес, под ним механики монтировали несколько бетономешалок. Степенный и неторопливый в движениях бетонщик Петрыгин, приехавший на участок с большим выводком учеников-юношей из ремесленного училища, принимал подвозимые на автомашинах бочки с цементом, бутовый камень и песок.