Далеко от Москвы
Шрифт:
Батманов листал книжечку — очерк о людях, построивших Турксиб; глаза его наполнились теплой грустью.
— Наш первенец. А вот Днепрогэс придется строить заново, — сказал Василий Максимович.
Яков Тарасович наблюдал за его руками, ласкавшими подарок, и вдруг сказал решительно:
— Давай сейчас же покончим со сдачей-приемкой. Вызывай начальников отделов. Я им скажу на прощанье пару холодных слов. Даже покричать могу на них, пусть на меня рассердятся напоследок. Тебе легче будет. — Сидоренко вздохнул и признался: — Не разумею, как ты здесь выкрутишься!..
Василий
— Перестань.
Грубский взволнованно продолжал шептать, косясь на Батманова желтоватыми белками глаз.
— Что ты меня тревожишь! — взорвался Сидоренко.— Он здесь хозяин, не я.
— Приказ не подписан. И нельзя распоряжаться, не разобравшись, — не отступал Грубский.
— Еще раз тебе говорю: ко мне не след уже обращаться! — почти кричал Сидоренко.
На другой день бывший начальник строительства уехал. Он и отпущенные с ним сотрудники занимали целый вагон. Почти все управление провожало отъезжающих. Они озабоченно выслушивали советы, пожелания и шутки провожающих. Батманов, Залкинд и Беридзе нашли Сидоренко в крайнем купе. Он встретил их хмуро, все время удрученно молчал.
— Не тоскуй, Яков Тарасович! Приедешь на новое место — и сразу воспрянешь духом, — успокаивал его Залкинд.
Когда возвращались с вокзала, Беридзе заметил:
— Сидоренко напоминает командира, который удрал, оставив свое войско в окружении...
— Да, вот что я хотел сказать, — перебил Батманов. — Давайте не поминать больше Сидоренко плохим словом. Мы хозяева строительства, и не стоит поддаваться дешевому соблазну все сваливать на старое руководство. Тяжелое, мол, наследство, и те де, и те пе. Заведем честное правило: ни на кого не ссылаться — только на самих себя. Никого не винить — только самих себя. Будем считать так: это мы, такие-сякие дети, довели дело до ручки.
— Очень подходящая установка! — одобрил Залкинд и с уважением поглядел на широко шагавшего рядом с ним начальника строительства.
Глава шестая
Зима пришла
В природе шла схватка двух времен года. Зима наступала, осень оборонялась. Для начала наступающая сторона производила разведки, посылая на короткое время морозы, колючие пронизывающие ветры и снежную завируху. Кустарники и лиственницы оголились, травы совсем помертвели. Заводи и протоки сковало тонким и хрустким льдом, на Адуне возникали и ломались под напором воды ледяные забереги.
Внезапно началось решительное наступление зимы. Казалось, небо перемещалось на землю. Оно осыпалось сплошной белой массой, сквозь которую вблизи невозможно было различить человека. За сутки пласт снега в метр толщиной подмял под себя рыжую землю. Все вокруг побелело; заснежились сопки, жалкие травы и пни скрылись. Деревья стояли, отяжеленные снегом. Дороги
Едва кончился снегопад, население Новинска вышло расчищать заваленные пути. Батманов заранее распорядился приготовить лопаты и в нужный момент вывести управленцев на расчистку железнодорожной ветки, ведущей к пристани, и дорог, прилегающих к поселку строительства. Руководство работой он возложил на Рогова, Беридзе и Ковшова, разделив между ними участки.
В этот день Василий Максимович встал, по обыкновению, очень рано. В ожидании рассвета он бродил по просторной квартире, поеживаясь от холода. Батманов ничего не менял в этом особняке, унаследованном от Сидоренко. Все нравилось ему — столовая, спальня, кабинет, детская; лишь бы приехали сюда Анна Ивановна и Костя. Не понравились ему только две большие картины, писанные маслом. На одной была изображена буря на море и гибнущий корабль, на другой — голая женщина, выходящая из воды. Василий Максимович, когда впервые вошел в дом, остановился возле картин и вслух подивился безвкусию местного художника и бывшего хозяина квартиры.
— Они, бедняги, никогда, наверное, не видели ни моря, ни красивых женщин, ни настоящей живописи. Эти «произведения» отсюда убрать, они меня не устраивают! — приказал он коменданту.
Жил Василий Максимович в кабинете, приезжая из управления на короткое время отдохнуть. Прогуливаясь по темным комнатам, он, в который уже раз, подумал, что следовало бы заселить дом какой-нибудь большой семьею либо одиночками, вроде Беридзе и Ковшова. Но все в нем противилось этой мысли. Заселив дом, он как бы оставлял всякую надежду найти собственную семью. Во сне и наяву, все чаще и чаще вставала перед ним картина последнего расставания: Анна с Костей на дороге, держась за руки, смотрят ему вслед. Она стоит неподвижно, как бы закаменев, с очень, очень грустным лицом. Мальчишка что- то кричит ему и машет рукой...
Батманов провел рукой по глазам, отгоняя видение. В тишине послышался негромкий женский голос — это домработница Евдокия, хлопотливая, маленькая пожилая женщина, пела на кухне одну из своих нескончаемых песен.
— Как сегодня жизнь, Евдокия Семеновна? — спросил Василий Максимович, заходя на кухню.
— Да не хуже вчерашнего, — ответила она, улыбаясь.— Печи натопила хорошо, через часок будет в нашей квартире тепло. Правда, вы в ней почти не живете. Завтрак уже готов, сейчас начну вас кормить...
За столом Батманов всегда сидел с книгой — эта привычка студенческих лет не нравилась Анне. Сейчас он положил рядом с тарелкой раскрытый томик «Евгения Онегина». К пушкинским стихам он прибегал всякий раз, когда надо было обрести душевное равновесие.
Гений Пушкина заставлял его с живым сочувствием следить за судьбою людей, таких далеких и бесконечно чуждых ему. Они не знали, как притереть себя к жизни, как израсходовать силы и время. У них не было общего дела, и жизнь их замыкалась в кругу личного. И эта ужасающая праздность, балы, бреттерство, любовные связи!